Лоуренс Шуновер - Блеск клинка Страница 7

Мария хотела посмотреть сожжение, как и все, но неожиданно появились подмастерья и с порога объявили, что Хью и Абдул вернулись. Подмастерья распрягли и поставили в стойло мулов. Они так спешили, что готовы были тотчас же бежать на площадь Старого Рынка, не поев и не покормив животных.

Мария, которая не выносила чувства голода, сунула им огромный ломоть свежего хлеба:

— Эй, дикари! Вам станет дурно от голода. Съешьте что-нибудь.

Амброз, чье лицо было покрыто глубокими оспинами и не стало более привлекательным от пушистой бородки, сменившей юношеские угри, ответил, что ему не станет дурно. Клемент был немного постарше и уже год брился, его можно было назвать симпатичным, если бы не косоглазие. Он сказал, что видел, как человека посадили в мешок вместе с обезьяной и бросили в Сену за его преступления. Конечно, ему не будет дурно.

— И проследите, чтобы мулы были накормлены, — приказала Мария, — иначе вы никуда не пойдете, дурно вам или нет.

Тут они вспомнили о Пьере и, пока кормили мулов и жевали хлеб, сообщили Марии, что мастер подобрал на дороге странного больного мальчика и скоро приведет его домой.

— Правда? Ну что ж, посмотрим! — воскликнула Мария.

— Как это похоже на моего Хью, — подумала она. — Очень похоже.

Она занялась кухонными делами, довольная, что жизнь возвращается в свою колею, после недельного одиночества в пустом доме:

— Иисусе! Ни звука из мастерской ночью! Ни стука молота! Как может женщина спать в такой обстановке?

Во дворе раздался шум, возвестивший о возвращении мастера, и она увидела, как Абдул передает безвольное тело незнакомого мальчика на руки Хью. Абдул дернул мулов за поводья, и умные животные самостоятельно вошли в стойло, фыркая от удовольствия, что они, наконец, дома. Это были собственные мулы Хью, послушные и работящие, в отличие от вьючных мулов, которых он нанял для путешествия. Хью пересек со своей ношей мощеный булыжником двор и вошел в дом.

Когда Мария взглянула на лицо мальчика, доброе сердце итальянки растаяло как масло:

— Святая Дева! — воскликнула она. — Что случилось с этим бедным ребенком?

— Я нашел его на дороге, Мария. Он просил есть. Отец Изамбар говорил с ним и посоветовал, чтобы мальчик попросил приюта у нас. Я думаю, пусть он поживет у нас денек-другой, пока его лихорадка не пройдет.

— Посмотри на его руки! Они все покрыты волдырями!

— Его отца и мать убили в лесу. В наше время разбойники стали более осторожными, чем раньше. Они сожгли тела. Юноша боролся с огнем голыми руками и обжег их.

— И ты взял его на казнь после всего этого? Почему ты не привез его прямо домой?

Лицо Хью просияло как теплая, добрая, круглая луна. Ясно было, что Пьер будет принят радушно.

— Моя дорогая жена, на дороге он выглядел лучше. Абдул дал ему целую пригоршню фиников. Он спал почти всю дорогу. Я не хотел посылать его домой с парнями. Мы не могли не поехать на казнь, поэтому, чтобы не тревожить тебя, я взял его с собой.

— Ох, Хью, глупый ты человек. Его нужно немедленно уложить в постель.

Во время разговора Пьер поочередно смотрел то на него, то на нее, но не понимал, что они говорят. А когда он увидел пламя очага, то заплакал.

— А не лучше ли положить его в мою кровать, мастер? — предложил Абдул. — Она теплее, чем на чердаке.

— Добрая мысль, Абдул, — ответил Хью. Они расстегнули камзол Пьера и завернули его в шкуру леопарда, а Мария принесла ему бараньего бульона в медной чаше. Но его зубы снова дрожали от озноба и он смог выпить лишь один глоток.

— Лучше пригласим хирурга, Мария.

— Я тоже так думаю. Пригласим хорошего доктора, дорогого.

Абдул слегка нахмурился при упоминании о докторе. Их лечение было всегда одним и тем же. Он вспомнил персидского хирурга в Исфагане, нежные травы, которые смягчали боль его ран, и искусство врача, приведшего в порядок его ужасно изувеченную голову. Но он знал, что решение не подлежит обсуждению, и пошел за доктором.

Мария смазала ожоги Пьера толстым слоем масла и забинтовала его руки тонкой льняной тканью, из которой собиралась сшить себе шляпу. Боль успокоилась и Пьер задремал.

Абдул вернулся с врачом, который сразу же пустил мальчику кровь, чего и боялся Абдул. После операции хирург заметил:

— Я не настаиваю на прижигании железом. Без сомнения, этот организм уже достаточно подвергался воздействию огня. Но я предписываю, чтобы вы не ослабляли повязку три дня, иначе вена откроется. Кровь, которую я выпустил из его руки, приведет в равновесие его тело и душу. Кто он, Хью?

— Это наш сын, — ответила Мария.

— Правда?

— Я его опекун, — пояснил Хью. — Он сирота, и отец Изамбар направил его ко мне с наилучшими рекомендациями. Он поживет у нас некоторое время, пока его здоровье не поправится. Не так ли, Мария?

— Конечно.

Хирург отдал Абдулу латунную чашу с кровью. Абдул вылил ее в ночной горшок, почистил чашу специальным песком и вернул ее врачу. Тот поместил чашу в рукав своей длинной мантии вместе с ланцетом, который он воткнул в кусок коры пробкового дерева.

— Он попал в хорошие руки, мастер Хью. И лечение мадам, вашей жены, — заметил он, степенно поклонившись Марии, — почти не уступает моему. Нет или почти нет лучшего средства против ожогов, чем хорошее нормандское масло. Разумеется, у меня есть и более сильнодействующие средства на случай, если вы по несчастью получите действительно сильный ожог.

— Репутация Николя Хирурга хорошо известна, — вежливо ответила Мария.

— И безукоризненна, — добавил Хью.

— Я надеюсь, — вздохнул хирург. — Иногда очень трудно сохранить жизнь человеку. К тому же старику трудно отправляться по вызову к больным в любое время дня и ночи. Но те из нас, кто верен клятве, должны подобно священникам отправляться к людям независимо от того, могут они заплатить или нет. Я слышал, что на Востоке люди платят докторам только пока чувствуют себя хорошо, а если человек заболел, он перестает платить доктору.

— Это верно, — подтвердил Абдул.

— Это странный обычай, мастер Хью. Будем надеяться, что он не привьется в христианских странах.

— Во всяком случае, мы не собираемся его вводить в нашем доме, — сказал Хью, вытаскивая кошелек, чтобы заплатить доктору. Доктор сделал вид, что материальная сторона визита его не интересует, однако его острый глаз тотчас определил тяжелую английскую монету, золотой нобль[4], действительно щедрый гонорар. Его ловкие пальцы, привыкшие обращаться с ланцетом, незаметно опустили монету в кошелек на поясе. Хотя горловина кошелька блестела от частого употребления, продолговатый кожаный мешочек был плоским как камбала, потому что доктор избегал афишировать свое благосостояние.