Юрий Галинский - За землю отчую. Страница 7

Наконец Федор решился бежать. Пообедав толокняной кашей, пленник улегся на куче тряпья, заменявшей ему постель. В землянке было совсем темно, но заснуть Федору неудавалось, хотя прошлой ночью он почти не спал. Думал о напарнике по порубежному дозору: «Жив ли? Добрался ли до Коломны?..» Думал о товарищах по острогу, которых надеялся вскоре увидеть. Перенесся мыслями в родное село под Вереей, откуда много лет назад ушел на княжью службу... Как давно он не видел своих! Сестре Марийке уже ныне лет восемнадцать — заневестилась, брат Петрик стал парубком, татко и матинка вовсе, должно, постарели. Как они там? Все собирался наведаться, да как выкроить время служилому человеку — то рати, то походы... «И Гальку, не иначе, потерял...» — подумалось ему о соседской дивчине, первой любви: защемило в груди, грусть заполнила сердце. «Дали слово друг дружке, а верно, уже не ждет, замуж вышла. Да и пошто ей маяться, ежели пропал где-то нареченный».

Все было будто вчера, а сколько годочков минуло!..

До семнадцати лет Федор жил с родными в Сквире — в ста верстах от Киева. Крестьянская община была там большая — много дворищ. Он родился в семье вторым после старшей Олеси. Кроме них, были еще двое меньших — Марийка и Петрик. Отец Федорца (так его звали тогда), Данило, трудился с восхода солнца до позднего вечера, мать тоже не знала отдыха, разрывалась между домом и полем, где помогала мужу; семья жила впроголодь, бедствовала и нуждалась. В дворище Данило был неравноправным — подсоседком, работал не только на себя, но и на хозяина Андрушка, скорого на расправу мордатого мужика, с длинным рыже-седым чубом, закрученным за оттопыренное ухо. В дворище, кроме Андрушкиной семьи, было еще несколько зависимых, не имевших ни лошадей, ни сохи, даже семена для посевов приходилось брать у хозяина. Одни потеряли все в неурожайные годы, других разорило лихолетье, третьи, подобно Даниле, лишились хозяйства при вражеском набеге. Благо, хоть сами уцелели. Дозорные успели предупредить крестьян, они спрятались в поросшей густым лесом балке, но вся живность — лошади, волы, коровы — досталась ордынцам...

Пришлось Даниле идти на поклон к Андрушку, чье дворище, расположенное в глубинке волости за Сквирой, уцелело. Имел Андрушко больше сорока пахотных участков, разбросанных по всей округе. Даниле он выделил испещренный оврагами суглинок, далеко от села. Возделать такую землю было непросто, к тому же Андрушко требовал сначала отработать на него, а потом ужо заниматься своим полем. Только зимой жил Данило с семьей дома. Все остальное время, с ранней весны до поздней осени, он с детьми вынужден был ютиться в шалашах на своем отдаленном угодье.

Забот хватало: кроме работы в поле, они еще держали небольшую пасеку, разводили бобров, ловили рыбу. И все одно едва сводили концы с концами.

Владел Сквирой и всей волостью, в которую входили Трилесы, Ягнятин, Фащове, Рожны и другие поселения, Юрий Половец, потомок половецкого хана Тугорхана. Еще во времена великих князей киевских его орда осела на прирубежных с Диким полем землях и охраняла их от набегов других степняков. За это Тугорхан и получил во владение всю Сквирскую округу. Когда пришли чужеземцы во главе с великим Князем литовским Ольгердом, Юрий первым переметнулся на их сторону, и ему оставили его волость с фамильным замком в Рожнах.. Но теперь надо было платить дань Ольгерду, и Половец чуть ли не втрое увеличил подати и налоги с крестьян, ремесленников и купцов. Сразу же поднялись и цены— мыто за продажу товаров стали брать не один грош с копы, а два, выросли и обестки — за передвижение по волости с каждого проезжего, с каждого воза. Увеличилось и рыбное мыто, и бобровое, и воскобойное. Больше надо было платить за мед и горелку.

Особенно тяжко сказалось это на бедняках. Собирал налоги для Половца хозяин дворища Андрушко; трое его сыновей служили в литовском войске, он сам снаряжал их в походы и потому не платил повинностей, и не было на него управы. Протестовать было бесполезно и опасно: за сопротивление жестоко наказывали, хозяин дворища тут же вызывал из Сквиры воинов-драбов, и те быстро усмиряли недовольных.

Надолго запомнилось Федорцу, как он со сверстниками попытался дать отпор Андрушку, когда его люди пришли требовать дополнительную подать за пчел и бобров. Платить было нечем, не помогли и уговоры — хозяин приказал разрушить запруду на речке и поломать улья. И тогда Федорец с дружками прогнали их. А через день-другой в селе появились драбы; парней схватили и немилосердно, в кровь избили плетьми, да так, что они недели две не могли ни встать, ни сесть. На всю жизнь у Федорца осталась злая память о том дне — рубцы и шрамы. Вскоре после этого в Даниловой семье случилось и вовсе страшное горе: Олесю перестрели в лесу и убили. В селе знали, что это дело рук Андрушковых сыновей, но ничего доказать было нельзя — все равно насильники остались бы безнаказанными, только беды не оберешься. Тогда Митко, жених Олеси, и двое его дружков подстерегли ночью на дороге старшего сына Андрушка, расправились с ним, а сами ушли из села невесть куда.

Спустя неделю после Олесиных похорон к Даниле снова явился Андрушко с драбами и, ссылаясь на новую грамотку Ольгерда, отобрал половину имущества покойной.

Поседевший, как лунь, за эти несколько злосчастных недель, Данило решил уходить из родных мест. Увы, был он не первым и не последним — немало скиталось по свету таких горемык, что не в силах терпеть нужду и бесчинства, покинули отчий дом и родную волость. Такое было всюду в захваченном чужеземцами крае — в ту пору вся западная часть бывшей Киевской Руси, вплоть до Переяславля и Брацлава, находились под властью Ольгерда; и в поисках счастья горемыки тянулись на север — в Тверские, Московские, Новгородские и другие земли.

Данило вначале очень тревожился: как встретят их там? Найдут ли они пристанище?.. Надеялись, конечно, на доброе, но такого сочувствия не ожидали. В селе под Вереей— небольшом городке на южном рубеже великого княжества Московского, где сквирчане осели и стали строиться, соседи не только разрешили им пользоваться всем необходимым в крестьянском житье, ной помогли распахать поросший вековыми деревьями участок, выделенный переселенцам. Вместе выжигали лес, корчевали пни, чтобы успеть подготовить к весне пашню. Кто-то из местных назвал сквирчан побратимами. Это слово прижилось, так они с той поры и величали друг друга.

Новоселы построили беломазанную хату, амбар и хлев, расширили поле и в урожайные годы возили продавать в Верею рожь, овощи, свиней.

Беда пришла на пятый год. Весна и лето выдались холодные, дождливые, весь урожай ржи и овса, не дозрев, полег на корню, гнили овощи — свекла, лук, репа, даже капуста не завязалась. Запасов почти не осталось, потому что и прошлый год был неурожайным, слякотным. Зима грозила падежом скота, голодом. Особенно тяжело пришлось старожильцам, которые ко всему еще должны были выплатить оброк наместнику великого князя в Верее. У ближайшего соседа Данилы Никитки, щуплого краснолицего мужичка с пшеничными усами и бородкой, от бескормицы пали лошадь и корова. Он больше других помогал Даниловой семье, первым назвал сквирчан побратимами, и теперь они делились с ним остатками своих скудных запасов, собирали для него позднюю ягоду в лесу, заготавливали кору деревьев, чтобы примешивать ее при выпечке хлеба к крохам ржи.