Тим Уиллокс - Религия Страница 75

— Ни капли моей крови не течет в жилах Карлы. Рыцарь из Овернского ланга был ее отцом, один из этих священных чистых рыцарей, да-да, один из них спал в моей постели, пока я защищал империю. И как только сама Карла достигла того возраста, когда ей захотелось раздвинуть ноги, как очередной брат оказался тут как тут. Они сеют свое священное семя между заходами в исповедальню. — Он сжал паучьи ручки в кулаки, большие и указательные пальцы остались неподвижны, искореженные подагрой. — Мои предки выстроили этот дом по праву победителей. А при мне он обратился в бордель.

Новость, что Карла не является родственницей этого существа, была более чем приятна. Тангейзер попытался не выказать радость голосом.

— А Карла знает, что она не ваша дочь?

Дон Игнасио указал узловатым пальцем на язву, разъедающую его лицо и, без сомнения, разум тоже.

— А как по-вашему, откуда взялась подобная гадость? Десятилетия обманов и притворства. Ложь. Ложь. Вечная ложь. Позор, стыд и блуд, насмешливые шепотки, хохот у меня за спиной. Нет. Карла ничего не знает.

Дон Игнасио подался вперед с хитрым выражением лица. Он обратил свое болезненное самоуничижение в еще более ядовитую муку.

— Я воспитал ее как родную, — начал он, и голос его едва не перешел в вой. — И не только желая защитить свою честь, но и потому, что я любил ее как ни одно существо на свете. Попросите ее побожиться — Девой Марией, Матерью Всех Скорбящих, — и она скажет вам то же самое.

Этот человек, кажется, считал, что заслуживает сочувствия, а может быть, даже восхищения.

Ничто не могло возмутить Тангейзера больше подобного зрелища.

— И за все это, за то, что я так ее любил, она предала меня, опозорила имя, которое я даровал ей, с этим сукиным сыном из иоаннитов!

— Ее любовником был не рыцарь из ордена, а доминиканский священник.

— Рыцарь, священник, доминиканец, чума на них на всех!

Театральная сцена, разыгранная стариком, утвердила Тангейзера во мнении, что, когда несчастья поражают представителей привилегированных сословий, они переносят их с гораздо меньшим достоинством, чем простые люди, — просто-таки захлебываясь от жалости к себе. Он сказал вслух:

— Расскажите мне, ваша светлость, что случилось с ребенком Карлы? Ее сыном. Как его назвали? Кто воспитал его и где?

Глаза Игнасио засверкали от злобы.

— Так, значит, ее все-таки замучила совесть! Поверьте мне, моей дочери лучше не знать о его судьбе.

Тангейзер вздохнул и утер лоб. Жара и зловоние были нестерпимы.

— Я заинтересован в судьбе мальчика не меньше леди Карлы, — сказал он. — И я прошу вас ответить на вопрос, чтобы облагодетельствовать меня лично.

Лицо дона Игнасио приобрело дегенеративное выражение и стало еще более гротескным.

— Так, значит, она раздвигает ноги и для тебя. Тангейзер схватил его за отделанные кроличьим мехом борта плаща и поднял с кресла. Под тяжелым бархатом плаща старик оказался еще более ветхим, чем думал Тангейзер. С гневным криком он взмыл в воздух. Тангейзер придвинул его к камину и схватил за шею; его самого едва не вывернуло, когда опухоли, похожие на птичьи яйца, оказались у него под пальцами. Гнев дона Игнасио испарился, сменившись ужасом, когда Тангейзер приблизил его искаженное болезнью лицо к решетке, за которой трещало пламя. Сырая алая язва заблестела, живущая в кратере жидкость вздулась пузырем и вырвалась наружу от жара. Дон Игнасио закричал.

— Ты, мерзкий рогоносец! Скажи мне, как найти мальчика, ты, кусок дерьма, или эта ночь покажется слишком долгой даже тебе!

Старик закричал в пламя, коптящее ему лоб:

— Мальчика нет в живых!

Тангейзер оттащил его от огня и усадил обратно в кресло. Его рука стала липкой от соприкосновения с плащом. Он вытер ее о целую половину лица дона Игнасио. Кожа была такой тонкой, ему показалось, она запросто может порваться. Пока старик пытался отдышаться, Тангейзер склонился к нему, прижав руками его паучьи лапки.

— Откуда ты знаешь?

Узкая щель рта раскрылась и снова закрылась.

— Его вывезли в море, завязали в мешок и… — Он остановился, словно почувствовав, насколько близок к новой пытке. — Он был не первый. Морское дно усеяно бастардами!

— Но ты заверил Карлу, будто бы мальчик был отдан в приют. Зачем?

— А что, я должен был рассказать ей правду, чтобы она раструбила о детоубийстве?

Тангейзер сдержался, чтобы не пнуть старика в живот.

— У тебя кишка тонка, чтобы сделать такое своими руками. Кого ты отправил совершить это грязное преступление?

— Первый раз меня предали, когда родилась Карла, и я проглотил свою гордость. Я сносил перешептывания за спиной и косые взгляды на улице. Второй раз… — Воспоминание о нестерпимой ярости заставило его умолкнуть, подавив своей необъятностью.

Тангейзеру было наплевать на душу старика. Он протянул руку к его глотке, потом вспомнил о ерзающих под пальцами опухолях и решил, что лучше ударить его в ссохшийся живот.

— Скажи мне. Кого ты послал?

— Моего дворецкого. Руджеро.

Двойные двери открылись, и на пороге появился дворецкий. Он посмотрел на Тангейзера, заметил испуг своего хозяина, но на его лице не отразилось никаких чувств.

— Его светлость звали?

Тангейзер распрямился, повернулся спиной к дряхлому графу и двинулся на дворецкого. Тот сделал два шага назад. Тангейзер закрыл за собой дверь, ведущую в ад.

— Руджеро.

Руджеро втянул голову в плечи. Десятилетия калечащей душу службы сделали этого человека непроницаемым и, наверное, лишили его возможности испытывать обычные человеческие чувства.

Тангейзер произнес:

— Ты служишь чудовищу.

Руджеро ответил:

— Сударь, вы храбрый и закаленный воин. Разве вы сами не служите чудовищам?

Тангейзер прижал его к стене.

— Не играй со мной словами, раб. Я здесь от имени леди Карлы, которую ты должен был вспоминать в самые темные часы ночи.

Руджеро моргнул; если не считать этого, обычная бесстрастность не покинула его лица.

— Я был рад служить юной графине.

— Убив ее новорожденного сына?

Волна потрясения прошла быстро и отразилась только в глазах Руджеро. Он попытался оторваться от стены.

— Вы позволите, сударь?

Тангейзер смерил его взглядом. Затем шагнул назад.

Руджеро взял с ближайшей подставки лампу.

— Прошу вас, пойдемте со мной, сударь.

Тангейзер пошел вслед за Руджеро по коридору, затем вверх по узкой лестнице, потом по другим коридорам и снова вверх по лестницам, пока совершенно не уверился, что будет искать дорогу обратно не меньше часа; При мысли о кинутом в море мешке комок подступал к горлу, в сердце отдавались эхом его собственные мрачные преступления — из-за которых он и покинул агу Болукса. Слова дворецкого попали в точку. Он и сам служил чудовищам. Третья лестница и дверь, которую Руджеро отпер и пригласил его в большую комнату с витражными окнами. Тангейзер решил, что это личные апартаменты дворецкого. Кровать, шкаф, кресло и, рядом с окном, конторка. Изображение Мадонны, вырезанное из молочно-белого камня. Вот и все награды за службу, которой была посвящена вся жизнь. Руджеро поставил лампу, взял ключ и отпер ящик конторки. Тангейзер заглянул внутрь. Там было пусто, если не считать листа бумаги, сложенного в несколько раз и запечатанного красным воском. Руджеро взял документ и повернулся к Матиасу.