Роберт Паль - И на земле и над землей Страница 78

— В наших лесах не заблукаешь. А вот тонуть тонула. В Щучьем. Так испугалась, что возьми и заори. Это под водой-то. Еле откачали потом.

— Это когда ж ты там оказалась, милая? Чать, нам всегда не до купаньев было. Хоть и рядом.

— Оказалась вот… Когда с капустной плантации шли. Так устала, что уже не до бани было, вот и завернула с бабами помыться.

— А я где же была?

— А ты, бригадирша, как всегда домой побегла. Ребятишков кормить.

— Так это уже после войны, что ли?

— Конечно, после. Как раз в то лето Анфиска Овинова померла.

— А я что-то и не припомню такого с тобой…

— Тебе тогда не до меня было. Тимофеев подарочек вынянчивала, Катеринку.

— А потом и ты свой подарочек нашла. Тоже от Тимофея моего.

— Может, и так, чего теперь судить да рядить. У нас тогда у всех подарочки такие были. У кого от Тимофея твово, у кого от Фролки Ямщикова, царствие им небесное. Кабы не они, кого бы ты сейчас в Калиновке видела?

— Вам-то хорошо, а каково нам с Фаиной было?

— Знаю, Филипповна, знаю. Святой ты для нас человек.

— Да и у меня зла на вас нет. Главное — жизнь дальше пошла.

— Пошла и дошла. Сейчас редко какая баба детьми обзаводится, хоть и с мужиком живет. Сломался народ наш, как и в войну не ломался. Беда!

— Беда. Когда женщина не хочет стать матерью, это уж беда точно…

Верка ушла, а баба Груня еще долго додумывала их короткий невеселый разговор. Да, теперь ни на кого не осталось в ее сердце зла, — то ли простила, то ли по-настоящему поняла. И Тимофея с Фролом поняла. Не такими уж были они бабниками неисправимыми, любили своих жен, детишек, сил не жалели для них. Помнится, мать, что еще жива тогда была, часто говорила ей: «Терпи, дочь, терпи. И считай себя счастливой — у тебя муж есть, у твоих детей отец есть и будет. А что у других? Чем они виноваты? Им бы хоть дитем обзавестись, да его на базаре не купишь. Так что перетерпи, дочь, скоро все уладится, увидишь…»

Мать помогала ей во всем — и детей поднимать, и душу усмирять. Ту же Катеринку выходила больше мать, чем она. А ведь совсем чужая была. Такой «подарочек» Тимофея: когда Анфиска померла (малютке, поди, и месяца не было), сам принес в кулечке и честно сказал, что его это дочь. На колени пал, просил принять, не дать сгинуть. Каково это было слышать ей? Но мать приняла. А потом свыклась со своей судьбой и она. Да так, что как родная, самой рожденная стала. Вырастила, в люди вывела. Теперь вот ее дети стали ее внуками, и дороже людей для нее в целом свете нет. Хотя есть и свои, единокровные.

Эх, жизнь, жизнь! Вот ведь какою порой она бывает! Такое закрутит, такими узлами стянет, что и не распутать, не развязать потом. Говорят: не делай добра, не будет тебе и зла, — только так ли это? На ее добро ответили добром. Да таким большим и светлым, на какое и не рассчитывала.

Права была мать: действительно, со временем все успокоилось, утряслось; обзаведясь малышами, бабы угомонились, мужики, словно исполнив свой долг, зажили спокойно и домовито, будто ничего и не было. Зато в деревенских избах опять стал слышен детский смех и гомон. В небольшом пристрое к школе открыли ясли. Потом эта детвора пополнила изрядно поредевшие первые классы. А там все пошло своим ходом, как и должно быть. Не прервалась ниточка жизни, окрепла, пошла виться дальше. Радовались матери, радовались учителя, расцвела улыбками и молодыми голосами поднявшаяся из лихолетья Калиновка. Глядя на все это, отходила душой и Груня.

Прошло-пролетело еще какое-то время — и запели, зашумели по деревне свадьбы. На многих погуляли и они с Тимофеем. О прошлом никто не вспоминал, никто никого не корил, наоборот, люди еще больше сблизились, сроднились. И не общей бедой, как в годы войны, а общей радостью, общей породненностью, оставшейся в памяти и крови.

Нелегко жила деревня и в послевоенные десятилетия. Власти тянули из нее все соки, выхватывали самых сильных и здоровых — на лесозаготовки, на шахты, стройки и заводы. Кабы не это, какой многолюдной и шумной была бы теперь та же Калиновка! И опять притихла деревня, примолкла, на глазах состарилась. Кто теперь вольет в нее свежую кровь? Кто укрепит истончившуюся ниточку жизни? Тимофеевы да Фролкины «подарочки» сами уж сединой покрылись, хоть пока еще держат на своих плечах матицу общей крыши. А что после них? Заново старух рожать не заставишь, молодых из городов не воротишь. Куда же все идет?

Хорошо — то радостно, то печально — думалось бабе Груне на своей лавочке. Очнулась она от своих дум, лишь когда солнце зашло за вершину росшей у калитки ветлы и та бросила на нее свою тень. От нее сразу стало зябко. Баба Груня поднялась, накинула на себя лежавший тут же ватник и, согреваясь, кинула взгляд на огород: где там ее копальщики-помощники, что-то не слышно их совсем. А те уже были на дальнем конце огорода, у самой межи. Там, где они прошли, осталась широкая полоса свежевзрытой земли, кучки аккуратно сложенной бурой ботвы, а в середине — большой розовый круг: это просыхала и проветривалась снесенная сюда картошка.

Достигнув межи, копальщики подхватили свои лопаты, вернулись к началу нового загона, но прежде чем приступить, присели передохнуть рядом с бабой Груней. Та не удержалась от похвалы, но тут же и поругала:

— Чего как с цепи сорвались? В работу надо входить спокойно, без спешки, не рвать жилы наскоком, а то их так ненадолго хватит.

И тут же смилостивилась:

— Может, на сегодня хватит? Вон у Ленчика уже и мозоль вскочила, больно, поди, с непривычки. Завтра еще, может, покопаете, а?

— Это что еще за такие капитулянтские разговора, баб Грунь? — подскочила Ленка. — Только-только научила их делу, а уже и хватит? Нет, я не согласна. Пока половину не уберем, никого не отпущу. А пока пять минут перекур, так и быть, разрешаю.

— Ну, командирша, ну, командирша! — одобряя, засмеялась баба Груня. — Тебе бы мальчишкой родиться — в армию бы пошла.

— Я родилась, когда все за мир были. А когда все за мир, рождаются в основном девочки.

— А теперь то тут война, то там, — улыбнулся Виталий. — Ошиблась, выходит, природа?

— Ничего не ошиблась. Я и на войне не пропаду. Меня не придется за ручку, как из детсада, с войны домой уводить. Сколько вон матерей в ту же Чечню ездили своих мальчишек забирать. Жуткое дело: идет война, а они — «Пойдем, Ваня, домой, тут стреляют». Они своих — домой, на печку, а другие пусть пропадают! За моим дедушкой никто на фронт не бегал, зато до Берлина дошел и победил. А вы?

— Ну, нас там не было, — глядя на распалившуюся девчонку, опять улыбнулся Виталий, — в Чечне этой. Так уж, извини, получилось. Так что критика не по адресу.