Елена Клещенко - Наследники Фауста Страница 8

Дядюшка сдернул со стола разноцветный плат. Увидев диковинный предмет, знакомый мне по книгам, я поняла, что передо мной — магический кристалл. На столе покоился без всякой оправы прозрачный многогранник, слабое мерцание которого не могло быть заимствовано у свечей, поскольку было белым, как день. Казалось, что он содержал в себе нечто похожее на зеркало, тысячекратно разломанное, запутавшееся в собственных отражениях. Нечистый не стал произносить никаких заклинаний, а просто взял кристалл обеими ладонями, помял, как комок глины, потом встряхнул, словно флягу, и протянул мне.

Я приблизила глаза к блестящей поверхности. Цветные обломки призрачных картин поплыли в стороны, обманывая чувства подобием падения в пустоту. В сердцевине ярко светило солнце, над каменной стеной виднелся клочок голубого неба. Цветущее дерево — яблоня? — простирало корявую ветку, затканную бело-розовым. Двое, мужчина и женщина, стоят под деревом, тесно обнявшись, пурпурный плащ касается голубого платья. Я разглядела ее тяжелую косу, не прикрытую чепцом, запрокинутую голову — он ненамного выше ее, она, должно быть, смотрит на цветы… Я не могла различить черты их лиц, все было как бы вдалеке, и ни он, ни она не оборачивались, поглощенные друг другом, а когда я повернула кристалл, изображение распалось.

— Довольно, Мари, — послышался каркающий голос. — У тебя еще будет время на это, но, впрочем, столь давнее прошлое порядком-таки истаяло, и сделать его видимым чересчур непросто. Да и незачем, пожалуй. Не прошло и года с той тайной встречи, как ты появилась на свет.

Он взял у меня кристалл и снова прижал к нему ладони, будто пытаясь согреться. Пальцы его не сквозили алой кровью против света, но оставались черными, как бы обтянутые перчатками. Помолчав, он заговорил опять.

— Ты не должна обижаться на отца. Твое сиротство не было плодом его умыслов. Он был для маленькой Гретхен не обычным блудодеем, но хуже, ибо не лгал ни на кончик ногтя. Он взаправду любил ее, как никого на свете, и взаправду не мог жениться на ней — в силу неких обстоятельств, о которых тебе легко будет догадаться.

— Эти обстоятельства сидят сейчас передо мной и пьют из горлышка? — язвительно спросила я (ибо он это делал).

— Прости, — отозвался Дядюшка, снова утирая рот. — Твоя правда. Но я повинен лишь в одном: я верно служил Иоганну, и моя служба делала его тем, чем он был в глазах мира, — человеком, который знается с чертом. Он сам этого пожелал, но пойми, что в любой из тех годов его могли схватить и подвергнуть дознанию как ведуна и самозванца — к слову сказать, позже так и в самом деле случилось, но об этом, если пожелаешь, в другой раз… Он не мог, он никак не мог на ней жениться, сделать невинное создание пособницей чародея! — Дядюшка говорил с жаром, который показался мне чрезмерным. — Ты согласна со мной?

— Положим, я согласна. — Мне вдруг расхотелось слушать эту сказку с заведомо плохим концом. — Говорите дальше.

— Собственно, дальше и сказать-то нечего. Девица должна была стать матерью; соседки, подруги, а за ними и все прихожане сурово осудили ее. Твоя бабка, старая госпожа Брандт, была добрая женщина и, вероятно, не прокляла бы дочь, но вышло так, что она умерла. — Клянусь тебе дном преисподней, что уж к этому-то я непричастен! Случайно вышло, что сердце ее остановилось как раз в ту ночь, когда Гретхен добавила ей в питье маковой настойки, которую приготовил Иоганн. Они хотели без помех побыть вдвоем, но, можешь мне верить, капли не были ядом! Иоганн был врач, он не запятнал бы свою честь… Словом, мать умерла, а мы покинули город. Об этом уже позаботился я. Брани меня, кляни, но мой господин был мне дороже, чем его девчонка. Она была одинока со своими грехами, все позорили ее и некому было вступиться; ей исполнилось шестнадцать, когда она носила тебя, а семнадцатой весны ей не суждено было увидеть…

Вот, она смотрит на меня глазами Иоганна, ох и памятен мне этот взгляд… Не надо гневаться, дитя. Я ведь демон, а не ангел, и у меня не было средств ее спасти. Но, быть может, я спас тебя. Видишь ли, Гретхен, как я уже сказал, была слишком несчастна для своих юных лет. Ум бедняжки начал мешаться. Мои слуги перехватили ее со свертком в руках на тропинке, ведущей к пруду…

Дядюшка надул щеки и с шумом выдохнул воздух.

— Так-то вот, Мария. Есть много поговорок о черте и невинном дитяти, ты, несомненно, слышала их от тетушки Лизбет, но старая крыса, конечно, не догадывалась, как она была близка к правде. Прости, что я отдал тебя этой гарпии, но тогда она была единственной бездетной женщиной, помышляющей о том, чтобы взять ребенка, сосед которой к тому же собирался отдать в университет своего одаренного сына, будущего врача. Все-ж-таки у тебя появился кров и возможность учиться.

Я промолчала в ответ. Теперь, пожалуй, я верила ему. Призраки магического кристалла не могут быть доказательством истины, но история, только что рассказанная, подходила к моей жизни, как отгадка к загадке. Самозванец, который был Фаустом из Виттенберга, и девочка, склоненная к блуду. Безумное, греховное стремление к знанию, отвержение всего, что люди называют благим, помимо мудрости; и беспомощное отчаяние, туманящее разум. Брезгливая ненависть к тому, кто сейчас заискивающе улыбался мне (как, должно быть, тогда — ей); и понимание того, что этот некто хочет извлечь выгоду из дружбы со мной и что-то предложить взамен. Да, я была их дочерью! И если духи преисподней стояли над моей колыбелью… что ж, хорошо, что я теперь знаю об этом, многое становится ясным.

— И что же… — Я не смогла назвать ее матерью. — Что стало с Маргаретой?

— Как я уже сказал, она отдала тебя моему прислужнику, и, надо полагать, разлука с ребенком стала последней крупицей в горе несчастий. Вскорости после этого разум окончательно оставил ее. Она бродила, распевая песенки, и едва ли не каждому встречному простодушно рассказывала, что в один месяц убила свою мать и свою дочь. В конце концов бдительный городской суд повелел схватить ее, основываясь на показаниях соседей и ее собственных словах. — Дядюшка оскалился и повел плечами, что, вероятно, должно было означать смех. — Хотел бы я знать, зачем вы наговариваете на дьявола, если при всем усердии он не мог бы причинить вам больше вреда, чем вы сами причиняете себе! Подземелье просветлило ее память. Гретхен клялась судьям, что ее дочка жива, что ее унес неизвестный человек, когда ребенку не было еще и дня, — но эти-то слова и убедили всех, что она безумна. Кому, скажите на милость, могло понадобиться девицыно отродье? Да никому, кроме разве что черта! О приемыше Лизбет, разумеется, никто не подумал — в большом городе немало девушек платит зимним горем за весеннюю радость. Убийцу собирались казнить на площади, но бедная Гретхен обманула чаяния горожан, скончавшись прежде того.