Валерий Поволяев - Командир Гуляй-Поля Страница 8

Через пятнадцать минут Махно вышел на небольшую утоптанную поляну, посреди которой горел костер, и остановился, неожиданно потяжелев лицом: на поляне, выстроившись в каре, стояли… австрийцы. Неужели вляпались? Ловушка! Коротко дернув плечом, словно бы его пробила боль, Махно схватился за кобуру пистолета. Сзади защелкали взводимые затворы винтовок…

Вот она, судьба-злодейка, ни в одном, так в другом, но свое обязательно возьмет. Махно прикинул взглядом, куда прыгнуть… Слева теснился густой куст лещины с мелкими, обтянутыми темными подсыхающими лепестками орехами, справа зияла яма, набитая гниющими ветками, очень похожая на звериную ловушку, сзади атамана подпирали хлопцы. Даже перестроиться в цепь не успеют – всех перестреляют австрияки. Впору застонать от досады…

Солнце било пришедшим в лицо – не все было видно Нестору Махно, потому он так и среагировал на вражеские мундиры.

Но ни одного выстрела ни с одной, ни с другой стороны не прозвучало. Вместо выстрелов послышался крик:

– Нестор Иванович! Товарищ Махно!

Через поляну, путаясь в клешах, к Махно бежал статный моряк в бескозырке, в бушлате, перетянутом двумя пулеметными лентами. По ноге моряка бил маузер в лаковой деревянной кобуре, с другой стороны молотилась сабля, на поясе висели две немецкие бомбы с длинными ручками. Махно вспомнил, где видел этого человека…

– Добро пожаловать, товарищ Махно! – Щусь широко раскинул руки, намереваясь покрепче обнять дорогого гостя.

Махно раскинул руки ответно. Встречал он этого красавца и на пыльных улицах в Гуляй-Поле, видел в рядах анархистов на разных митингах и топтучках, проводимых под черным флагом, – в частности, на конференции в Таганроге.

Обнялись.

Австрийское войско оказалось вовсе не австрийским – это люди Щуся обмундировались за счет оккупантов, за их же счет они и вооружились: у доброй половины стоявших в каре в руках были немецкие винтовки.

А вообще это были обычные сельские мужики с обветренными дружелюбными лицами. Махно молча поклонился им. В ответ раздались разрозненные восклицания. Чувствовалось, что эти люди рады Нестору Махно, они так же, как и Махно, понимают, что в одиночку пропадут – всех переловят, передавят, перевешают… Надо объединяться. Махно ощутил, что внутри у него сделалось тепло, заморгал благодарно. Затем по-мальчишески, кулаком, протер глаза и прилюдно обратился к Щусю:

– Ну что будем делать?

– Что делали раньше, то будем делать и сейчас, – не задумываясь, ответил Щусь.

– А что мы делали раньше? – строго сощурившись, словно учитель в церковно-приходской школе, спросил Махно.

– Как что? – воскликнул Щусь озадаченно. – Били австряков, били немаков, били немецких колонистов – уж дюже погаными оказались их морды, били разных охранников, – будем бить их и дальше.

– Но и вас ведь тоже били, – не выдержал Махно.

Щусь виновато потупил голову и признался – голос у него враз сделался севшим, каким-то скрипучим, – хотя признаваться матросу было больно:

– Было дело…

– Так вот, чтобы подобных дел больше не было, надо объединяться. Иначе в этом же лесу, дорогой товарищ Федор, тебя и накроют. Пора поднимать людей, пора создавать настоящую армию. Свою армию – повстанческую, крестьянскую! – Махно повысил голос.

По лицу Щуся проскользила тень: в своем отряде он сам себе хозяин единоличный, собственной персоне только и подчиняется, и все подчиняются ему, а вот если сольется несколько отрядов – придется подчиняться другим. Тому же Махно. Он ухватил губами ленточку бескозырки, пожевал ее.

– Ну, чего думаешь на этот счет, товарищ Щусь? – спросил Махно.

Тень вторично проскользила по лицу Щуся.

– Да вот, размышляю, – ответил он невнятно, выплюнул ленточку изо рта. – Тьфу, чуть в горло не втянулась. – Выпрямился, глянул на людей, стоявших в каре. – Как решат хлопцы, так и будет.

Именно в эту минуту Щусь понял, что он и в большом отряде останется Федором Щусем, красавцем и храбрецом, не потеряется, поскольку второго такого человека на здешней земле нет.

– Ну что, хлопцы? – громко спросил Махно, обращаясь к мужикам, давно уже вышедшим из возраста хлопцев – половина из них, была отцами семейств, некоторые уже успели настрогать по двое-трое детей. – Что на это скажете?

– А чего говорить-то, батька? Поодиночке нас переловят, как курей, и на закуску к немецкому шнапсу пустят… Дело говоришь. Поддерживаем!

У Махно вновь сделалось внутри тепло, улыбка сама собою возникла на лице: он опять услышал ласковое слово «батька», благодарно поклонился селянам, одетым в трофейные мундиры.

– Спасибо, мужики, – произнес он тихо, почувствовал, как внутри у него что-то дрогнуло, подползло к горлу, в следующее мгновение он сделал шаг к Щусю, обнял его. – Отныне мы будем вместе.

Так начала создаваться Повстанческая армия батьки Махно…

Объединение, подобное тому, что произошло, не было возможно еще три-четыре месяца назад: австрийцы хоть и лютовали, но не так, как сейчас, не жгли людей в хатах, не расстреливали старух, не били младенцев головами об углы домов, не отрезали мужикам гениталии – впоследствии историки, кстати, отметили, что австрийцы вели себя на Украине хуже немцев.

Неподалеку от Гуляй-Поля действовал отряд Ермократьева – небольшой, верткий, имевший хороших коней. Взять такой отряд без наводчиков было трудно – только с помощью предателей, работавших на латифундиях немецких колонистов, да тех, кто был близок к варте, имел там родственников, еще могли подсобить разные прихлебатели, которых было не так уж много, – свои же, сельские, выдать не могли.

Отряд Ермократьева накрыли.

Был бой. Ермократьева взяли в кольцо, хотели прихлопнуть, будто муху, но Ермократьев, огрызаясь пулеметами – двумя ручными «люисами» и «максимом», установленным на телеге, выдернул из капкана хвост и ушел. Правда, несколько человек все же остались в лапах у австрийцев и начальника Александровской уездной варты штабс-капитана Мазухина.

Австрийцы, недолго думая, решили развесить по деревьям, на манер фонарей, пленных, Мазухин это дело поддержал, даже похлопал в ладони и взялся выполнить грязную работу.

Пленных мужиков он повесил и сообщил об этом в Киев телеграммой самому гетману Скоропадскому.

Имя штабс-капитана стало греметь в уезде…

Махно прыгнул в бричку, установил пулемет – бричка враз превратилась в тачанку, взял с собою несколько человек, Пантюшку Каретникова посадил на головную тачанку, сунул ему в руки вожжи, на вторую тачанку определил старшим Пантюшкиного брата Семена и гикнул лихо.

Тачанки с топотом и скрипом понеслись по пыльным улицам Гуляй-Поля, разгоняя кур, собак, драных гулящих кошек и вскоре выметнулись на простор. В лица махновцам ударил крутой дух сухого чабреца и полыни, из глаз от ветра выступили слезы.

Рессоры у головной тачанки были новенькие – хозяин лишь полторы недели назад поменял их, – колеса хорошо смазаны; скрипела вторая тачанка, первая шла будто автомобиль, с каким-то сочным маслянистым щелканьем… Дорога стремительно уносилась назад.

– Эх-хе! – азартно выкрикнул Пантюшка, подгоняя лошадей – у тех даже гривы взвились от его вскрика (хороших все-таки коней взяли у бывшего полицейского пристава). – Шевели лаптями, милые! Проворнее, проворнее работайте!

Лошади, будто разумея человеческую речь, старались.

На подъезде к Лукашову – справному, очень светлому селу, – располагалось кладбище. На кладбище было много народа, особенно старух, – все в черном, будто бы их специально согнали сюда со всей округи. Старухи голосили надрывно.

– Похоже, людей из ермократьевского отряда хоронят, – предположил Махно и скомандовал Пантюшке: – Стой!

Когда тот остановил лошадей, спрыгнул с тачанки. Следом за ним спрыгнул Семен Каретников, двинулся шаг в шаг за Нестором. Хотя ничего опасного не было – среди людей, запрудивших кладбище, не было видно ни австрийцев, ни мужчин в форме варты, но все-таки, как говорят, береженого Бог бережет, и Семен решил подстраховать предводителя. Что-что, а бомбу с пояса он сможет сорвать мгновенно, на это понадобится всего несколько секунд.

Увидев вооруженных людей, старухи перестали голосить. Махно почувствовал, как у него дернулась и застыла, внезапно сделавшись деревянной, правая щека: ему показалось, что на кладбище пахнет кровью.

У братьев Каретниковых в Лукашове жили родственники – родной дядя с многочисленным семейством. Увидев знакомого, Семен обогнул Махно, поинтересовался неожиданно зазвеневшим голосом:

– А как тут дядек мой? Жив-здоров?

– Нет больше твоего дядька… – ответ заставил Семена Каретникова согнуться, будто от удара в поддых, он ошалело покрутил головой. – Австрияки повесили.

– Как? – выдавил Семен из себя с трудом, хрипло и сам не узнал свой севший голос.

– Очень просто. Веревку на шею – и на акацию, через самый толстый сук…