Александр Прозоров - Соломея и Кудеяр Страница 8

Внезапно эти строения оборвались – и перед путниками открылись белокаменные стены за широкой, в две сотни саженей, луговиной. По подвесному мосту кибитки прогрохотали через речку – и великокняжеские невесты наконец-то оказались в Кремле.

Главная твердыня Руси размерами не сильно отличалась от других крепостей. Белозерская, новгородская, псковская, смоленская – были, пожалуй что, и больше. Но уж богатством и роскошью – этим с великокняжеской обителью не смог бы соперничать никто. Если в ней стояли храмы – то не просто церкви, а огромные и каменные, да еще и несколько. Если колокольня – то под небеса, в пятнадцать ростов взрослого мужчины. Если хоромы – то три ряда слюдяных окон, да с резными ставнями, да все в разные цвета раскрашены, и даже чешуйчатый тес на крыше – и тот расписной, сине-желто-зеленый. Коли крыльцо – то вычурное, с тремя изгибами широкой крытой лестницы, коли двор мощен – то не каким-то булыжником, а плашками из крепкого, как железо, мореного дуба.

Двор был широк, просторен и застроен самое большее на треть.

Впрочем, это тоже было обычно. Коли война – на свободном месте располагались исполченные для обороны города рати. Да и самим горожанам, под защиту стен спрятавшимся, – также место требовалось.

– Сюда поворачивайте! – Спешившийся еще в воротах Кудеяр повернул налево, между стеной и дворцом, привел обоз к еще одному, менее богатому крыльцу. – Все, выгружайте сундуки. Пошли, горницы покажу.

Не обращая внимание на злобное шипение тетки Евдокии, оберегающей честь своей воспитанницы, боярский сын подал Соломее руку, помогая спуститься.

Девочка колебалась ровно миг – а потом опустила свои пальцы на подставленную ладонь. И словно зябкие, колючие мурашки побежали от кончиков ногтей по всему телу.

Впервые в жизни к Соломонии Юрьевне Сабуровой прикоснулся посторонний мужчина. Ни отец, ни брат, ни родственник. Совершенно чужой мужчина, вполне способный стать ее мужем, ее любимым, отцом ее детей.

Боярышня сошла на плашки – и Кудеяр тут же отступил, сжав кулак. Он словно надеялся сохранить в своей ладони украденное прикосновение. Чуток поколебался и решительно тряхнул головой:

– Туфельки свои не растеряли, красавицы северные? Разминайте ножки застоявшиеся, ныне им потрудиться надлежит! Под самую кровлю пойдем, на третье жилье.

Предназначенные великокняжеским невестам горницы оказались просторны на диво – пожалуй, что двадцать на двадцать шагов размером, да с большим светлым окном и обитыми синим сукном стенами. Однако же Кудеяр очень быстро остудил девичий восторг:

– Мыслилось постельничей, не менее полусотни гостий сюда вселится. Однако же ныне лишь вас трое добралось. Посему располагайтесь, красавицы, но о возможных соседках будущих не забывайте. Княжнам с девами худородными жить невместно, посему одна горница княжеская, другая боярская, ан крайняя для детей боярских. Сиречь, для дочерей их. Мужам любым, отцам, братьям, холопам тут пребывать воспрещено. Здесь палаты княгини, женская половина. Днем, коли нужда возникнет, пустят. А на ночь в большой дворец отправляйтесь, в людскую тамошнюю. Время позднее, так что прощайтесь, и я путь туда укажу.

– Поутру явишься, поручение будет! – тут же упредила Тришку тетка Евдокия.

Кудеяр, разведя руками, улыбнулся Соломее, кивнул на прощание и скрылся за дверьми.

В тиши московского Кремля, под защитой толстых бревенчатых стен, девочка наконец-то всласть выспалась – провалявшись на войлочной подстилке аж до полудня. А когда проснулась – ее ждали копченая курица и большой кувшин хмельного меда.

– Ты лежи, спи, да поболее, – заботливо присоветовала тетка, наполняя резной ковш пенным пахучим напитком. – Ешь, пей, меньше двигайся. Тогда и щеки зарумянятся, и ликом шире да круглее станешь. Кудеяр, коли получится, вина заморского купит, от него девки еще краше лоснятся… От вина, сиречь, а не от баламута.

Однако залеживаться великокняжеским невестам не дали – во второй половине дня призвали в баню. И, само собой, в ней оказалось несколько пожилых женщин, внимательно осмотревших гостий. Вот токмо, в отличие от Твери, вслух повитухи ничего не сказали, молчком отпустили.

Соломония сперва побеспокоилась – но потом решила, что кабы негодной сочли, то погнали бы сразу, долго не выжидая. Раз оставили – все хорошо, бояться нечего.

На второй день, несмотря на увещевания тетки, она поднялась вскоре после рассвета и, сопровождаемая Евдокией, холопом и девкой, отправилась смотреть Москву. Как же можно – побывать в столице и не погулять?

Огромный город сразу обрушился на корельскую гостью шумом и многолюдством. Если в белокаменной твердыне было тихо и пустынно, мостовые пахли ладаном, а тут и там устремлялись к небу выбеленные храмы с золотыми куполами – то сразу за подъемным мостом через ров, отделяющий Кремль от Китай-города, в небеса тянулись качели и гигантские шаги, хохотали кружащиеся на каруселях девицы, пели скоморохи, рычали медведи, гуляющие на задних лапах, да еще в шароварах, кричали зазывалы, пытаясь утянуть прохожих в свои лавки. Коробейники норовили всучить кто пирожки, кто платки, кто свистульки; персы в ватных халатах звали покататься на слоне, а бессермены – на верблюде. На одном и том же прилавке смуглые старцы пытались продать и книги, и ковры, и благовония, напротив юную боярышню заманивали торговцы кошмой и складными креслами, под локоток пытались ухватить чеканщики и ювелиры, чуть не под ноги бросались люди, называющие себя портными и обещающие сшить лучшие в мире шубы и сарафаны…

Уже через полчаса привыкшей к тихим деревням и малым крепостям Соломее стало просто страшно. Ей быстро перехотелось искать продавцов тканей, бисера и катурлина – ярких толстых нитей для вышивания. Шарахнувшись от очередного мальчишки, что кинулся чуть не под ноги с туфлями из серой с тиснением замши, – боярышня развернулась, поспешила обратно через ров и с облегчением вздохнула, только оказавшись под стенами гигантской бревенчатой колокольни при храме Иоанна Лествичника. Перекрестилась, охнула:

– Евдокия, мы же уж две недели как в церкви не были! К обедне надо бы сходить да причаститься.

– Лежать тебе надобно да вино с салом кушать, – ворчливо ответила воспитательница. – Вона, кожа да кости одни! Кто на таковую позарится? А ты заместо как бока наживать, то на базар, то в церковь убечь норовишь!

– Надо, Евдокия, – упрямо покачала головой девочка. – Не то грех…

Соломея тут же свернула к ближайшему храму, выбрав не большие и торжественные, красующиеся на площади перед дворцом, а скромную церковь в проулке в углу за дворцом, вошла в прохладный дымный полумрак, у входа купила три свечи, зажгла огонь Параскеве за себя, Георгию за отца да у распятия, за милость Всевышнего. Затем направилась к священнику и сказала, что хотела бы покаяться в грехах.