Камран Паша - Тень мечей Страница 8

Стараясь не обращать внимания на острую боль, что огненными вспышками жгла каждый мускул покалеченной руки, Рено стиснул зубы и поднял щит. Подгоняемый гневом и жаждой крови, он яростно пришпорил коня. Жеребец затоптал насмерть какого-то упавшего всадника и понесся дальше. Рено не заметил, был ли бедняга своим или врагом, — да это его и не волновало. Сквозь облака дыма Рено видел, как перед ним вырисовывается лагерь Саладина. Он намерен был прорваться хотя бы к крайним палаткам — сквозь заслон из пятнадцати шеренг вражеских воинов. Если ему суждено сегодня погибнуть, пусть это случится в бою, в самом сердце армии безбожников.

Бородатый нубиец бросился на Рено, размахивая ятаганом, обагренным кровью убитых христиан. Темнокожий воин уже лишился шлема, кожа изрубленной левой половины лица свисала лоскутами, а глаз едва не вываливался из изувеченной глазницы. Судя по всему, этот человек уже давно должен был умереть, но его здоровый глаз горел дьявольским огнем. Рено и прежде доводилось видеть такой взгляд — с отблеском огня, сжигавшего сердце язычника, который радостно мчался навстречу смерти, ибо в раю его ожидали обещанные семьдесят девственниц. Что ж, коль человеку так не терпится попасть в сады Аллаха, Рено охотно ему в этом поможет. И вот, когда африканец обрушился на него, Рено изо всей силы взмахнул мечом. Будь у противника оба глаза, он, вероятно, легко уклонился бы от удара. Но он наполовину ослеп, и это сыграло на руку Рено. Меч опустился на толстую шею врага, разрубая ткани и отделяя голову от туловища. Когда обезглавленный язычник свалился с коня, Рено мельком заметил летящую по воздуху голову. Она упала на пропитанную кровью землю Хаттина и раскололась, словно арбуз, а умирающий жеребец опустил свои копыта на то, что осталось ото лба воина.

Рено вновь устремился вперед, не сводя глаз с вражеского стана, который был уже близко — рукой подать. Но и в этой скачке, разрубая на своем пути кости и сталь, он не мог избавиться от видения: когда покатилась с плеч голова его безымянного противника, на изувеченном лице африканца застыла улыбка, а уцелевший глаз смотрел куда-то в бесконечность, словно погибший ждал встречи со своим Богом. Рено вздрогнул: нубиец, ушедший в долину смерти с улыбкой блаженства на устах, насмехался над ним.

Когда уцелевшие франки завязали бой у самых границ мусульманского лагеря, Саладин направился к своему коню. Маймонид знал, что в жилах султана бурлит кровь воина: настало время полководцу присоединиться к своим солдатам на поле боя.

Саладин оседлал аль-Кудсию, своего самого любимого аравийского жеребца. Черный как ночь аль-Кудсия походил на животное из древней легенды, которое породил Южный Ветер, дабы оно завоевало мир. Аль-Адиль приблизился к брату на своем сером жеребце, таком же норовистом, как и его хозяин. При виде двух легендарных героев, готовых лицом к лицу встретить злобных варваров, по рядам воинов ислама прокатилась волна благоговейного трепета. Даже находясь в гуще неистового сражения, эти два человека, казалось, излучали удивительное спокойствие, наполнявшее души воинов. Саладин поднял свой усыпанный изумрудами ятаган и указал на лагерь франков.

— Час настал, братья! — воскликнул он. — Поскольку мы оказались в горниле последнего сражения, вспомните слова Пророка: «О люди! Не ищите встречи с врагом. Молите Аллаха, дабы уберег он вас. Но если приходится сражаться, будьте стойкими. Знайте, что рай — под сенью мечей!»

Его слова тронули воинов; в едином порыве борьбы за правое дело они вскинули свои ятаганы, и блеск их затмил солнце. Маймонид заметил мягкую улыбку Саладина, когда султан оглядывал сплоченные ряды, осененные собственными мечами. На воинов, которые готовы были расстаться с ничтожной жизнью в земной юдоли слез ради вечного блаженства в райских садах. И тут раввин впервые в жизни понял, как сильно султан любит этих людей. Они занимали в его сердце место, которое не могла занять ни одна женщина, на которое не мог претендовать ни один ребенок — плоть от плоти его. Эти люди были зеркалом его души, и он был горд сражаться среди них, а если потребуется, то умереть вместе с ними.

А потом султан произнес слова, которые, как полагал Маймонид, могли стать последними в его жизни. Клятва, принести которую Саладин мечтал всю жизнь.

— Клянусь солнцем, которое светит у нас над головами: или я вернусь сегодня из битвы хозяином Иерусалима, или пусть тело мое, тело недостойного, пойдет на корм стервятникам. Аллах акбар!

И этот возглас — «Велик Аллах!» — эхом пронесся по всему лагерю. Саладин и аль-Адиль, а за ними конная лава лучших воинов помчались вперед, на остатки армии франков. Маймонид понял, что на его глазах заканчивается целая историческая эпоха. Станет мир лучше или хуже — неизвестно, но прежним ему уже не быть никогда!

Саладин бросился в самую гущу наступающих крестоносцев. Он был подобен живому смерчу, прокладывающему себе путь сквозь ряды врагов. Султанский клинок взлетал и падал быстрее молнии, круша все, что преграждало ему путь, — и не менее десятка франков, столкнувшихся с этим смерчем, отправились к своему Создателю. Бесстрашие Саладина вдохновляло воинов ислама, которые набросились на франков с удвоенной энергией. Тающие силы крестоносцев оказались не готовы к яростному натиску войска султана, некоторые рыцари стали отступать.

Рено как раз достиг крайних шатров лагеря мусульман и, увидев, что его солдаты поддаются врагу, тут же устремился к ним, подхлестываемый снедавшей его яростью. Неутомимо прорубался он сквозь орду арабов, пока не оказался в самом центре неистового сражения. И тут-то наконец Рено де Шатильон лицом к лицу столкнулся с Саладином.

Возможно, под влиянием момента воинам обеих сторон просто показалось, что над полем боя повисла удивительная тишина. Однако позднее многие вспоминали, что, несмотря на гул битвы и стоны умирающих, которые, должно быть, по-прежнему раздавались со всех сторон, вдруг появилось ощущение, будто некая высшая сила окутала собою лагерь, заглушив на мгновение звуки кипевшей вокруг смертельной схватки. В тот миг сама история словно затаила дыхание.

Саладин и Рено опустили забрала и без лишних слов поскакали навстречу друг другу. Да и нужны ли были здесь какие-то слова? Каждый из них так долго жил исключительно ради одной цели — убить другого, — что в то мгновение оба позабыли обо всех иных целях войны. Ятаган Саладина, выкованный из лучшей дамасской стали, скрестился с мечом Рено. Искры брызнули во все стороны, будто сами клинки пропитались ненавистью, переполнявшей души бойцов. Удар, другой, третий — клинки исполняли танец смерти. Вокруг кипела битва, но для обоих полководцев весь мир словно исчез. Им чудилось, что они бьются друг с другом на пустом поле без конца и края, и ни один не видел ничего и никого, кроме своего противника.