Кирилл Кириллов - Булат Страница 8

Меж тем, стемнело. Все растворилось в сумраке и только верхушки деревьев чернели на фоне звездного неба. Морило в сон.

Убедившись, что тигр прыгать в яму не собирается, Афанасий решил устраиваться на ночлег. Место выбрал подальше от края, над которым улегся зверь. Тот иногда шевелился в темноте, распространяя неприятный, острый запах, но попыток достать купца не делал. Умный, враг, понимал, что деваться Афанасию некуда. Ну да и черт с ним.

Купец нашел место посуше, свернулся калачиком. Прижал одной рукой ноющий бок, подложил кулак под голову. Закрыл глаза. Начал читать молитву. По памяти и пропуская половину слов. Добраться смог только до середины – провалился в тяжелый, без сновидений, сон.

Утро застало его в той же позе. Проникающие на дно ямы лучи солнца погладили лицо, трели перепархивающих с ветки на ветку птиц разбудили, отогревшиеся от ночной прохлады гады зашуршали вокруг. Афанасий протер глаза, сплюнул накопившуюся за ночь во рту горечь. Посмотрел на тигра.

Старый зверь так и лежал на краю ямы, положив голову на лапы. Не сдох ли часом, мелькнула надежда. Нет, увы. Вон, ушами шевелит, прислушивается. Неужели даже воды попить не отлучался? Афанасий почесал в затылке.

Вот об этом-то он и не подумал. Места тут водой были обильные, что ни шаг, то ручеек, потому водой он не запасался. А пить уже хотелось. До вечера он еще как-то выдержит, а потом что делать? А потеешь на этой жаре сильно. Надо что-то придумывать.

Он попытался зачерпнуть горсть земли, чтоб швырнуть в зверя, но та рассыпалась на мелкие комки. Подступился к колу, чтоб вырезать из него длинную палку и заточить на манер копья, а может, и кинжал на конец привязать. Попробовал сделать несколько зарубок. Кол оказался выстроган из крепкого, обожженного на костре дерева. С таким возиться до следующей ночи, а толку может и не быть. А если попытаться вырезать якорь и, распустив веревку, на которой подвешены мешочки, попытаться забросить на ближайшее дерево? Коротковата. Да и как вылезать? Подставить беззащитные руки и голову под зубы большой кошки, которая только того и дожидается? На, мол, жри с потрохами? Представив себе эту картину, Афанасий поежился. Так ничего и не придумав, он уселся на дно ямы, обхватив голову руками.

Странный шум привлек его внимание. То ли скрип, то ли лязг. Что-то в нем было, но знакомое. Раз он тот звук услышал, то тигр и подавно. Зверь повел ухом, поднял голову, втянул ноздрями воздух, зашипел, как облитый водой банный камень, и, пружинисто вскочив на все четыре лапы, исчез из виду. У Афанасия от радости захватило дух. Это был звук катившейся телеги, да не одной. Купец хотел закричать, но из пересохшего горла вырвался лишь задушенный хрип. Он поворочал языком, набирая немного слюны, облизнул губы. Приложил ладони трубочкой ко рту и заорал по-русски.

– Эй! Эге-гей! Люди добрые! Сюда! Тута я!

В яму посыпались стебли пожухшей травы. Над краем появился наконечник копья, а следом за ним – бородатая физиономия. Афанасий запрыгал возбужденно. Он никогда не думал, что будет так рад видеть хорасанского воина.

Глава вторая

На счастье Афанасия, отряд хорасанцев был не тот, что лишился начальника во время облавы. Потому, осмотрев узника ямы и убедившись, что он не вооружен, не индус и вообще никакой опасности не представляет, воины кинули ему веревку. Вытащили страдальца из тигриной ямы, дали напиться и позволили идти с собой. В Бидар!

Насколько понял купец, отряд сопровождал в столицу собранную по окрестным селам дань за довольно большой промежуток времени. Хорасанцы вымели все подчистую. Одежду курганами свалили на телеги, примяли клетками с курами и гусями. К задам привязали грустных, едва переставляющих ноги свиней и коров, не обращая внимания на их священность.

Отряд состоял из двух дюжин суровых, молчаливых воинов в укрытых под широкими накидками кольчужных доспехах, нескольких писцов, обмотанных свитками, как мумии египетские, да начальника, большого любителя поговорить.

Оказалось, что был он в подчинении Мехмета, в бытность того верховным мытарем[2] Хорасана в индийских землях, потому иногда разрешал Афанасию идти рядом, держась за стремя, при условии, что тот будет рассказывать ему о совместных с Мехметом приключениях. Ослабевшему купцу и то было в подмогу, потому он с охотой рассказывал, как отбивались они с визирем от разбойников, как убегали от злобных карликов-людоедов, как пробирались вплавь через тоннель, промытый в скале бурной рекой, спасаясь от ядовитых змей.

Воевода цокал языком, качал головой, всплескивал руками и все время возносил хвалу доблести и находчивости Мехмета. Просил заново пересказать особо яркие моменты с его участием. В конце концов Афанасий даже почувствовал укол ревности, ведь он-то знал, кто на самом деле был героем всех этих битв и походов, а кто просто шел следом.

Через неделю пути, когда потянулись по обочинам первые тростниковые хижины Бидарских посадов, начальник вдруг посерьезнел лицом и, сославшись на дела, увел отряд вперед быстрым шагом, которого Афанасий выдержать не смог.

Что ж, купец понимал: опытный чиновник, надеющийся продвинуться по службе, должен вести себя именно так: и доброму путнику, знакомства имеющему, помощь оказать, и общением с ним себя не замарать, если тот окажется лазутчиком либо обманщиком. Ведь никаких доказательств, что он друг Мехмета, купец не представил. Ни подарка, ни грамоты.

Заночевал Афанасий в лесу, среди оборванцев, не успевших засветло дойти до стольного града. Поскольку денег и ценностей у него не было, спал он без особой опаски, а проснувшись наутро, чувствовал себя гораздо лучше, чем когда-либо за все последние дни. Потянулся, зевнул, украдкой перекрестив рот, и на легких ногах отправился к главным воротам виднеющегося на холме города.

Внутрь столицы вливался широкий поток спешивших на базар крестьян с дарами своих земель, воинов-наемников, торговцев с повозками и кутылями на горбах, жалобщиков, надеявшихся доискаться правды у хорасанских властителей, и искателей приключений всех мастей. Из ворот вытекал узкий ручеек обнищавших торговцев, не сумевших сбыть товар, не доискавшихся правды, в пух проигравшихся и прочих неудачников. Все столицы мира жестоки к непрошеным гостям.

Афанасий пристроился в длинную очередь, столпившуюся перед воротами. Дородные стражники в доспехах с длинными саблями в ножнах. Собирали с пришедших входную пошлину. С пеших монетку медную, с конных – две, а с торговцев драли серебром.

У Афанасия монет не было вовсе, и на что он рассчитывал, он и сам не знал. Не разжалобить же стражников, в самом деле? Они таких проходимцев сотнями за день видели и большинство отгоняли зуботычинами. А тех, кто хотел быть хитрее хитрого, вылавливали под грудами товара в чужих телегах, вытаскивали из-под попон лошадей, куда те умудрялись спрятаться, и из иных мест. Тут же быстро, но умело избивали, со вкусом ломая ребра подкованными сапогами.