Александр Дюма - Последний платеж Страница 8

— Насколько я припоминаю, — добавил он добродушно, пожимая руки гостям, а у Гайде даже церемонно чмокнув ее хрупкие пальчики, — в Средиземном морс есть островок с таким названием. Не из больших, но все же приметный.

Эдмон поклонился:

— Этот островок принадлежит мне, — скромно произнес он.

Поэт ощутимо сменил приветливое добродушие, слегка снисходительное поначалу, на уважительное внимание.

— Верно, это очень приятно обладать такой независимостью от кого бы то ни было! — деликатно сказал он. — Море и небо — вот все соседство. Разве что пираты и корсары — как их теперь называют.

Жуковский был уже довольно пожилым человеком, полным того особого лоска и такта, каким пропитываются люди двора за долгие годы общения с сильными мира, с коронованными и титулованными собеседниками. Он вышел к гостям в сюртуке со звездой одного из высших императорских орденов и этим сразу дал понять, что ждет от гостей не пустой болтовни, порожденной неким любопытством, а делового, или, по крайней мере, серьезного разговора. Разумеется, он в совершенстве владел французским языком.

Эдмон поспешно подтвердил его ожидание:

— Мы пришли к вам, месье Жуковский, чтобы выразить глубочайшее наше, а также и многих наших соотечественников соболезнование по поводу гибели великого Пушкина.

Лицо Жуковского одновременно озарилось каким-то теплым светом, и в то же время несколько омрачилось.

— Очень вам благодарен, господа! — вскричал он с неподдельным одобрением. — Любое сочувствие дорого нам, людям русской литературы, из-за утраты нашего гениального, общепризнанного мэтра, и особенно — от представителей той нации…

Доставая большой батистовый платок, Жуковский не закончил фразу, как видно, намеренно. Однако было вполне ясно, что он хотел сказать.

— Именно это обстоятельство и заставило нас в особенности скорбеть о случившемся… — вставила и свое слово Гайде. — Франция вряд ли может быть равнодушной к такому печальному событию.

Жуковский светски поклонился в ее сторону, но возразил:

— Пока дуэли не будут приравнены к преступлению, караемому по всей строгости Закона, остается лишь скорбеть и соболезновать… Но ведь именно Франции мы обязаны распространением в жизнь этого проклятого пережитка средневековья… Могу порадоваться и похвалиться за наше российское правительство: оно уже карает за дуэли. Офицер гвардии, убивший Пушкина, выслан из страны по повелению императора.

— Дантес? — с усилием переспросил Эдмон.

— Да, — энергично кивнул Жуковский. — Барон Дантес де Геккерен… Человек, которого Рок подверг проклятию многомиллионного русского народа, и не только русского, надеюсь… Ваше соболезнование красноречиво!

— Оно искренне! — овладев собою, подтвердил Эдмон.

— Судьба Каина ожидает этого человека… — продолжал Жуковский, очень омрачаясь. — Незримая печать уже горит на его лбу. Я не позавидовал бы его участи.

— А куда он выслан? — с невинным видом спросила Гайде. — Не туда, где он может рассчитывать на сравнительную безопасность?

Жуковский пожал плечами.

— Кажется, он избрал Нидерланды… страну, посланник которой усыновил его здесь.

— Надеюсь, он усыновил его еще до преступления? — сдержанно спросил граф Монте-Кристо.

— Да, это так, — подтвердил Жуковский и добавил, — вряд ли он мог предвидеть то, что последовало.

— Может быть, это обстоятельство, что этот Дантес… — Эдмону становилось все труднее произносить это имя, — что этот офицер, получив титул барона, возымел еще большую уверенность в безнаказанности, и как раз и подтолкнуло его, так сказать, на его ужасный «подвиг»?

Жуковский согласился.

— Возможно… Впрочем, необходимо отметить, что иностранцы вообще пользуются в нашей стране множеством всяких льгот, поблажек… Наверняка, если бы нашего драгоценного Александра Пушкина убил русский, расправа с ним была бы куда строга! А иностранец, даже одноплеменник недоброй памяти Наполеона, отделался сравнительно легко. Я это не одобряю. Но меня, к сожалению, не послушали. Я предлагал посадить его на приличное время в тюрьму, тем более, что выстрел, если открыто не нарушал гуманное правило дуэли, то во всяком случае не совпадал с законом чести: он выстрелил раньше, чем Пушкин!

— Следовало бы его повесить, сказать по правде! — горячо воскликнула Гайде.

Жуковский покачал головой.

— Хотя повешение считается и бескровной казнью, но все равно это было бы умножением крови на кровь… — мягко сказал он. — Это означало бы двойное запятнание драгоценной для нас памяти Пушкина. Мы уже вышли из той фазы развития человечества, когда месть, кровавая в особенности, считалась священным непреложным законом.

Гайде украдкой глянула на Эдмона. Разговор коснулся его «больного места». Как он отнесется?

— Месть не вычеркнута, господин Жуковский, из списка священных прав человека, как мне кажется… — неторопливо, обдумывая и подбирая слова, отозвался Эдмон. — Мстящий может покарать общество, не вникнув должным образом в его мотивы, но когда он, мстящий, ощущает себя орудием Неба, осуществителем Воли судеб — он бесспорно идет на любые последствия.

— Не значит ли это, что вы в какой-то мере оправдываете Дантеса? — слегка насторожился хозяин.

— О, нет, нимало! — граф протестующе вскинул руки. — Мне лишь подумалось, что нужны достаточные права для роли мстящего… И вот знаете, месье Жуковский, когда я ехал сюда, в Россию, я смутно мечтал хоть чем-нибудь или как-нибудь отплатить за одного из немногих великих людей мира, кого я знал лично и питал к нему большое уважение… За этого самого Наполеона Бонапарта, о котором вы только что говорили.

Жуковский прищурился, но не ошеломленно, как рассчитывал Эдмон, а с какой-то своеобразной хитрецой понимания.

— Вы меня этим не удивили, граф. Мне сразу подумалось, когда я услышал ваш титул, что вы должны самолично, или через вашего отца быть одним из тех, которые чем-то обязаны Наполеону… Сколько наделал он графов, герцогов, баронов! Да чего графов и герцогов — королей сколько сфабриковал после того, как сам произвел себя в императоры… Я сразу сделал предположение, что вашим графством и обладанием целого острова, пусть и не столь уж большого, вы как раз обязаны этому смелому и щедрому узурпатору, умевшему и подкупать и покупать людей. Граф Монте-Кристо — разве здесь не виден наполеоновский почерк?

Эдмон запротестовал:

— Он был лишь косвенным моим пособником. Ни титул, ни остров достались мне не от него.

— Но все же при его содействии, вы признаете? — подхватил довольный, хотя бы неполной своей догадкой поэт-собеседник. — Ну что же, очень естественно, что вам захотелось отблагодарить как-то, отплатить за него хотя бы маленькой местью. Надеюсь, вы не рассчитывали взорвать московский Кремль… — все с той же отеческой, дружелюбной иронией продолжал Жуковский свои расспросы, догадки.