Юрий Градинаров - Братья Страница 8

– Ладно, коль пурга, то и я на Опечек не поеду. Давай еще бутылочку откроем. Мне последним рейсом пять ящиков к свадьбе привезли.

Сотников вышел из-за стола и вскоре вернулся с бутылкой.

– Вино заморское – не нашенское! – для пущей важности сказал он. – Пьется как вода, без горчинки. Заметил, Митрофаныч?

Теперь он налил в большие стеклянные рюмки. Белое вино с желтоватым отливом искрилось при свете лампы.

– Ну настоящий янтарь. Его, видать, надо пить только из стекла, а не из дерева. Цвет во вкус вводит. Раньше пили только португальские короли. Мальвазия называется. А теперь и купцы енисейские пьют. Давай, Сидельников, и мы себя чуток королями почувствуем. Катя, на – попробуй. Хоть глоток. Благородные дамы его тоже пьют.

– Спасибо, но даже королевский напиток меня не манит. Простите, Киприян Михайлович, но хочу оставаться сама собой. Завистью пока не страдаю да и в королевы не мечтаю. А то Алексей Митрофанович начнет снова поклоны бить.

Сидельников хмельно глядел на Катерину.

– Мой язык остер, как топор у енисейского сучкоруба, но у тебя – как бритва у справного брадобрея.

– То-то же. Смотри не порежься! – съехидничала кухарка.

На улице смеркалось. Разморенный вином Сидельников развалился на стуле и изредка икал. Киприян Михайлович ни себе, ни гостю не наливал. Он тяготился долгим застольем.

– Алексей Митрофаныч, пора тебе домой. Наверное, будет браниться твоя женушка. Ты уж сошлись на метель. Скажи, распогодится – проверишь капканы. Мол, зима длинная.

– Да уж ухвата не избежать. Или поленом попотчует. Моя похлеще Катюши. Да вы знаете. Тут язык прикусить – и спать. Спящего она не тронет. Боится во сне напужать. А так она добрая. По дому управляется за двоих. Я больше в амбаре да на зимнике. Она прыткая. Охотится лучше меня. А может, она удачливей?!

Он поднялся со стула, разгладил сбившуюся за день бороду, взял под мышки счеты, амбарную книгу и направился в теплые сенцы, где осталась волчья шуба и песцовая ушанка. Долго не мог попасть в рукав.

– Вот тебе и хмель! – бубнил он. – Короли, говорите, пьют. Обманное вино. Для утробы незаметное, а в голове туман. Будто на Енисее перед заморозками.

– Ты амбарную книгу оставь. Не ровен час – потеряешь. Пурга ведь.

Сидельников вдруг на миг отрезвел и строго посмотрел на Сотникова.

– Никогда! Даже Богу не доверил бы. Здесь весь амбар на бумаге. Тут десятки тысяч, – он потряс книгой и прижал к себе. – Здесь жизнь моя и честь. Помните, что Алексей Сидельников – не мот и не вор.

Он сунул книгу за пазуху, застегнул все пуговицы и вышел в пуржистую темень ночи.

Киприян Михайлович закрыл дверь на засов, погасил в сенях керосинку и возвратился в горницу. Стол был свободен от закусок, стулья стояли вокруг него, как будто тут и не было недавней трапезы.

Екатерина поглядывала на часы. Они отбили шесть часов вечера. С минуты на минуту должна появиться Мария Николаевна. Она долила самовар, маленькой кочережкой пошевелила в поддувале угли и услышала нарастающий шум закипающей воды.

– Ты чайку захотела, Катя? Я дак все. После вина пить не хочется.

– Жду Марию Николаевну. Обещала прийти.

Она глянула в незамерзший краешек окна в сторону темного пятна церкви. Размытые контуры храма будто ходили ходуном, то появляясь, то исчезая в вихре снега.

– Поземка сильная, видать, к пурге, – решила она и накинула на плечи цветастый платок.

Ей казалось, уличная метель залетела на кухню, укутала тело слоем мягкого холода.

– Ты озябла? – спросил Киприян Михайлович. – А где Аким? Может, печи погасли?

– Нет, горят. Даже окошко начинает оттаивать. Я мысленно озябла, взглянув в окно.

– Может, Мария Николаевна метели испугалась? – предположил хозяин. – Хотя она не из пугливых. Ссыльных не боится, с тунгусами дружит. Умом всех завораживает. Ей бы в другом месте жить. Где она, вокруг все оживает. Есть в ее душе невидимый огонь. В глазах вспыхивают искорки.

– Вы, Киприян Михайлович, даже глаза разглядели. Я думала, вы девиц не замечали.

– Замечал. Взгляд сам двигался за такими, будто оленуху выслеживал на охоте. Только выстрелов не делал. В тебя первую выстрелил, а ранеными оказались оба.

Легонько постучали в окошко.

– По стуку слышу, Маша пришла! – обрадовалась Катерина, накидывая безрукавку. – Я сейчас открою.

И она исчезла в темных сенях. Послышался скрип задвижки, шум ветра и легкий топот. Киприян Михайлович поднялся навстречу.

– Добрый вечер, Мария Николаевна! Проходи, а то заждались тебя.

Маша стряхнула снег с шапки, щеточкой сняла с воротника и повесила шубку на крючок.

– А где ваша галантность, Киприян Михайлович! Кавалер должен встречать даму согласно этикету. Эх, купцы, купцы! Вам бы чуть-чуть светских манер и из казаков можно сразу в дворяне. Не вся еще у вас кровь порченая.

Киприян Михайлович, переминался с ноги на ногу из-за своей неловкости. Он только успел у нее взять шапку и положить на полку. Катерина была рядом и выслушивала замечания гувернантки. Нервничала, пытаясь вставить слово.

– Мария Николаевна, мы росли без гувернанток. Правилам хорошего тона нас не наставляли. Тятя с мамой учили делам домашним! – заступилась за Сотникова кухарка. – Что его, что меня, хотя родители были разные. У казаков своя выучка, у священников – иная.

– Да я не виню. Я шучу, но даму встречать нужно хозяину. Запомните, Киприян Михайлович!

– Запомню. Но я застенчивый, особенно при таких дамах, как вы. Уж простите за мою купеческую никчемность! – перевел все в шутку Киприян Михайлович.

Екатерина принесла свежезаваренный чай, вазочку с вареньем и судок пряников. Молча пили чай, готовились к разговору о важном. Хозяева стеснялись начать первыми. Мария Николаевна уловила замешательство:

– Хочу вас поздравить с помолвкой. Хоть и поздно, но поздравляю. А вот венчание – дело Божественное. Отец Даниил измаялся в ожидании. Готовится. Ритуал дома репетирует. Церковь внутри уже блестит. Хочет венчание дочери сделать академичным, по всем церковным канонам. Чтобы вы на всю жизнь запомнили его.

Киприян Михайлович со смешинкой в глазах слушал рассказ Марии Николаевны. «Надо его в баню позвать! – подумал он. – Все-таки теперь тесть. Пусть и свои грехи смоет, да заодно и пожертвую сотню-другую на храм». Екатерина сбоку смотрела на суженого, боясь проронить лишнее слово. «А ведь рожу – все равно все узнают, что раньше срока. Отцу-то с матерью неловко будет. И прихожане скажут: недоглядел священник свое чадо!» – думала Катерина, слушая свою подругу, и подозревала, что та все заметила. А Мария Николаевна продолжала:

– Да что вы сникли? Чего испугались? Радоваться надо. Каждый человек когда-нибудь к этому приходит. Вас интимная сторона, наверное, смущает. Лично не знаю, но читала. Со временем, пишут, смущения и стеснения проходят. Ну а женская стыдливость остается. Это врожденное.