Роберт Лоу - Дорога китов Страница 8

Я понимаю, что меня оскорбили; я чувствую, как кровь приливает к лицу. Я сознаю ― и меня подташнивает, ― что Ульф-Агар наверняка смертельно опасен с этой своей секирой и саксом, но ― обида есть обида...

Чья-то рука сжала мое плечо, осторожно, но крепко. Толстобрюхий Иллуги Годи, с его аккуратной бородой и спокойным голосом, мягко произносит:

― Хорошо сказано, Ульф-Агар. И не всякому дано убить белого медведя один на один. Неужели, случись тебе совершить такое, ты не поделился бы своей радостью с сыном Рерика?

Ульф-Агар криво ухмыльнулся в ответ и промолчал, вдруг заинтересовавшись зарубками на своем саксе. Потом:

― У меня есть копье, Убийца Медведя, ― проговорил он раздраженно, скроив гримасу. ― Коль ты оставил свое в голове зверя, так, может, тебе одолжить мое?

Я отвернулся, не ответив. Ульф-Агару очень хотелось бы, чтобы эта моя история была ложью, ибо самому Бальдру в таком деле пришлось бы туго, не то что тощему недорослю. А страшные сны мучили меня так, что по ночам я не раз просыпался, дрожащий и взмокший. Наверняка Ульф-Агар это заметил.

Кошмар этот был одним из тех, в которых ты спасаешься бегством от какого-то ужаса и при этом не можешь заставить ноги двигаться достаточно быстро ― что и случилось, когда я вывалился из двери, предоставив Фрейдис ее судьбе. Я всхлипывал, задыхался и барахтался в снегу. Я падал, вставал и опять падал.

Ударился коленом обо что-то, да так сильно, что охнул. Деревянные сани. Медведь гонится за мной, пропахивая снег, точно корабль под полным парусом. А у меня меч Бьярни ― я даже удивился, увидев его в своей руке.

Я неловко ставлю сани на полозья, делаю несколько шагов и падаю ― наполовину в сани. Они проехали несколько футов и остановились. Я бешено отталкиваюсь ногами, и сани снова движутся. А медведь, слышу, хрипит и пыхтит, пробиваясь через снег ко мне ― он почти рядом.

Я опять оттолкнулся, и полозья заскользили вперед, понемногу набирая скорость, все быстрее и быстрее. Взмах лапы свистит надо мной, точно ветер, тонкая пленка крови из раненной пасти покрывает мои уши и шею, он взревел... но я уже далеко, скольжу вниз с горы, медведь мчится неловкими скачками за мной ― ревущие ярость и отчаяние.

Смесь снежной пыли и мрака, вой позади, и тут санки, накренившись, встают на дыбы, и я, вылетев, качусь кубарем. Я поднимаюсь, отплевываясь, голова идет кругом. Что-то темное, огромный валун, прокатывается мимо меня, все еще разбрасывая снег и кровь, вниз с горы к деревьям. Хруст, треск и один-единственный всхрип.

И тишина.

Я очнулся, кто-то меня трясет, я пялюсь на Иллуги и мне стыдно, что я уснул среди этой деловитой суеты.

― Мы в Стратклайде, ― говорит он. ― У нас дело внутри страны. Эйнар все объяснит потом, но будь наготове.

― Стратклайд, ― пробормотал Колченог, проходя мимо нас. ― Здесь нелегко устроить набег.

Высадка почти разочаровала меня. С мечом в одной руке и одолженным щитом в другой ― щит этот Иллуги Годи, и ворон Одина на нем ― я ждал в утробе «Сохатого», пока корабль по-змеиному тихо вползал в излучину.

Галечный берег простирался до кромки деревьев, а потом поднимался к красным от папоротника-орляка холмам, утыканным деревьями, скрюченными, как старухи. Там были и валуны, которые я на мгновение принял за овец ― и порадовался, что не выдал свою глупость.

Все было тихо, все расслабились. За исключением Вальгарда Скафхогга, который, когда под днищем заскрежетала галька, рявкнул на моего отца, обозвав его «гробящим корабль сыном задницы Локи». Мой отец бросил в ответ, что ежели Вальгард и вправду умелый корабельный плотник, то несколько камешков нас не потопят, но, как известно, Вальгард даже бороду себе не способен подрезать. Это была славная издевка над прозвищем Скафхогг, что значит Головорез.

Однако перебранка эта ни к чему не привела, потому что мы зашлепали к берегу, к запаху папоротника и травы, от которого я чуть не расплакался.

Студеный воздух, предвестник снега. Парус вытащили, развернули и натянули на раму ― не как навес, но потому что он был мокрый и его требовалось просушить. Потом мы уложим его обратно, ибо нам по возвращении придется срочно убираться отсюда.

Стража расставлена, костры разведены ― чтобы обсушить одежду, а главное ― согреться. Я привязал барана, как делал и прежде, на длинную веревку, чтобы он пощипал что сможет ― замерзшую траву и листья орляка с коричневыми краями.

Недолго он наслаждался; мне было почти жаль, когда его прикончили, выпотрошили и насадили на вертел. Проделать весь этот путь в сырости и муках только для того, чтобы послужить снедью для героев перед тем, как они отправятся в битву: я очень понимал этого холощеного барана.

Беспокоили меня и костры, поскольку сырые дрова дымили и дымы были видны на много миль вокруг, однако Эйнара это не тревожило. Он посчитал, что теперь, когда мы уже на месте, тепло и набитое брюхо стоят риска быть обнаруженными.

Мой отец, свободный от всяких обязанностей, поскольку свою часть работы он уже выполнил, подошел к костру, у которого я дрожал, едва удерживаясь, чтобы не закутаться в уже подсохший плащ, пока на мне хоть как-то не подсохнет остальная одежка.

― Тебе нужна запасная одежда. Уверен, скоро мы что-нибудь добудем.

Я угрюмо глянул на него.

― Теперь ты стал предсказателем, да? Если так, скажи, где мы устроим набег.

Он пожал плечами.

― Где-нибудь внутри страны. ― Он задумчиво погладил свой щетинистый подбородок и добавил: ― Стратклайд сейчас не место для набегов, не говоря уже о внутренней части страны. Но Брондольв платит добрым серебром, так что мы это сделаем.

― Брондольв? ― переспросил я, помогая ему натягивать навес из наших плащей на раму из ивовых прутьев.

― Брондольв сын Ламби, самый богатый из купцов Бирки. В этом году он нанял Обетное Братство Эйнара Черного. А теперь сам подумай.

― О чем?

Мой отец связал вместе концы плаща, дуя на пальцы, чтобы их согреть. Небо у края воды скатывалось в суровую ночь, скоро станет еще холоднее. Костры уже казались яркими, как цветы, ― утеха в нарастающей тьме.

― Он верховодит другими купцами в Бирке. Это большой торговый город, но теперь приходит в упадок. Серебро иссякает, и гавань зарастает илом. Брондольв, похоже, думает, что нашел выход. Он и послушный ему христианский годи Мартин из Хаммабурга. Они все время посылают нас добывать странные вещи. ― Отец осекся и хмыкнул, смутившись, как всякий норвежец, при упоминании о таких вещах. ― Кто знает, чем он занимается? Может статься, он творит какие-то чары или что еще.