Ахмедхан Абу-Бакар - Тайна рукописного корана Страница 8

Однажды, правда, Хажи-Ахмад все же разжился – приобрел одну овцу, то ли хуторяне над ним сжалились, то ли мечеть, – и попросил он Исмаила взять овцу в свою отару на зимовье, в надежде, что по возвращении баранты в горы будет у нее приплод. Исмаил не отказал ему в этом. Но когда отара вернулась на летние пастбища, оказалось, что волк по дороге зарезал одну овцу и, как утверждал Исмаил, это была именно овца злополучного Хажи-Ахмада.

– Судьба, выходит, твоя такая! – с деланным сочувствием сказал тогда Исмаил, обращаясь к двоюродному брату.

– Да, – задумчиво молвил Хажи-Ахмад, – трудно, наверное, было бедняге.

– Кому? – сдерживая усмешку, спросил Исмаил.

– Как кому? Волку. Легко ли в тысячной отаре отыскать именно ту овцу, которая принадлежала мне!

И ушел тогда из аула Хажи-Ахмад, ни слуху ни духу от него больше не было. Но вдруг, когда отрекся белый царь от престола, а вслед за ним и Керенский полетел, Хажи-Ахмад объявился в горах, да не кем-нибудь, а председателем ревкома на всей Талгинской долине. Они-то и поделили вместе с Хасаном из Амузги все, чем владел Исмаил, – пастбища, поля и отары – между бедняками…

И вдруг вернулась к Исмаилу радость: под натиском контрреволюции пала советская власть. Большевики покинули аул, уехал и Хажи-Ахмад, оставив жену свою в сакле Исмаила…

Тут-то и проснулся в Исмаиле зверь. Он вернул себе все, что у него отобрали, и даже больше того. А уж куражился, не одну семью заставил слезами обливаться.

– Вы все отныне мои ралиты[8], – заявил он, – а ралиты обязаны отбывать повинность. Вот и будете каждый по три дня на пахоте работать, потом тоже по три дня на жатве, на сенокосе, на доставке дров, и так на всех видах работ…

Но это еще не все. Позвал он однажды к себе жену бывшего председателя ревкома, а своего двоюродного брата Хажи-Ахмада и приказал, да еще и при гостях – смотрите, дескать, каков я:

– Сними-ка с меня сапоги!

Горянка удивленно уставилась на него и не повиновалась.

– Ты что, оглохла? Кому говорю, сними сапоги! – взревел Исмаил.

– Ты мне не муж и голоса на меня не повышай, – с достоинством проговорила женщина.

– Ха-ха! Слыхали, голоса на нее не повышай! Большевистская подстилка! – Исмаил вскочил и огрел ее плетью. – На колени, сука!

И он заставил ее пасть на колени перед ним, не убоявшись людского упрека, что вот, мол, до чего дошел, меряется силой с женщиной.

А наутро, хотя в душе было опасение, что ему, чего доброго, такое, может, и не сойдет, Исмаил велел вывесить шаровары жены председателя ревкома всем на обозрение на базарной площади: вот, мол, вам ваш позор, большевики. Горянка не перенесла оскорбления, бросилась со скалы в пропасть и погибла.

С того дня Исмаил готов был на любые жертвы, только бы не вернулись большевики, одно упоминание о которых бросало его в дрожь. Он одарил всех, кого мог, – раздал свою баранту – только бы оберегали его, нанял людей, вооружил их и превратил свой хутор в неприступную крепость, с часовыми и верховыми дозорными. Но покоя у Исмаила тем не менее не было. Да и не удивительно, если самыми приближенными людьми у него были изгнанный аульчанами за воровство Мирза из Нараула, человек, о каких говорили «может из могилы саван выкрасть», и одноглазый борец Аждар из аула Хабдашки, опозорившийся среди других борцов тем, что применял недозволенные приемы, за что его ослепили на один глаз и к тому же пообещали, если осмелится снова выйти против соперников, второго глаза лишить. Исмаил подобрал этих отверженных и удостоил особого доверия – поручал им самые темные дела, вплоть до убийства.

В последнее время и Мирза и Аждар занимались главным образом тем, что добывали оружие, так как пока еще не все Исмаиловы люди были вооружены.

Этой ночью они вернулись из очередной своей вылазки в Порт-Петровск.

– Сколько вы достали оружия? – спросил Исмаил, приглашая их отведать мяса, отваренной бараньей головы.

– Четыре винтовки и два нагана, – доложил Мирза.

– И еще один маузер, только Мирза хочет его присвоить, потому и не говорит о нем, – объявляет Аждар, усмехаясь своим налитым кровью единственным бычьим глазом.

– Уважаемый Исмаил, этот маузер с патронами я оставлю для себя, – водянистые, с набрякшими веками глаза Мирзы жадно впились в блестящую деревянную кобуру.

– А ну дай-ка его сюда! – рявкнул Исмаил.

– Исмаил; прошу тебя… Я добыл его, рискуя жизнью…

– Мяукай не мяукай, ты не моя кошка! – Исмаил схватил Мирзу за нос. – Положи сюда. О, да он новенький! Откуда такой? Кому он принадлежал?

– Человеку в кожанке.

– Большевику?

– Похоже, он был из комиссаров.

– Значит, большевик. Ты убил его?

– Не знаю. Я залез в один дом, на второй этаж, смотрю, там человек спит. А оружие лежит на столе. Я взял его. А когда хотел сундук открыть, человек проснулся, пришлось выстрелить в него. После этого я выбросился из окна и…

– Верен ты, я вижу, своей привычке. Ну что ж, и это добро… А маузер останется у меня. Ты себе еще достанешь. Какой же я хуребачи[9], если у меня не будет такого оружия?.. – И Исмаил приспособил кобуру с маузером себе на пояс. – Ну и тяжелый же, черт бы его побрал! – крикнул он довольно. – Ничего, зато вид солидный, теперь не стыдно и турка встретить…

– Он один едет?

– Не знаю, может, и один. Хотя в такое смутное время, да еще офицер, едва ли он решится ездить один. Надо его достойно принять. К тому же из Астрахани вернулся мой племянник, царский офицер.

– И где же он сейчас?

– В Петровске задержался. Слыхал я, правда, что он вроде бы с большевиками снюхался, но я не верю в это. Он всегда любил и уважал меня и сейчас будет делать то, что я от него потребую. А вы сегодня не очень-то разжились. Винтовки мне не нужны. Я же говорил, что мне бы пулеметов или пушек. На каждый бы угол крыши поставить…

– Да что ты! – ахнул Мирза. – Крыша провалится. Ведь такая тяжесть.

– Да и как их поднимешь на крышу? – поддакнул Аждар.

– Поднять-то бы можно, но кто стрелять из них станет, это ведь не наган.

– Пока что надо сначала достать их, а затем и стрелять научимся: коли придут на подмогу кошки, и мышиную силу преодолеть можно. – Исмаил вдруг насторожился: – Тихо, слышите… Кто-то скачет. Да, да, именно к моему дому скачет. Не турок ли легок на помине, да чтоб в роду его все передохли. А может, племянник мой, Сулейман? Хорошо бы. Он офицер, вот ему бы я и передал командование моими людьми. А ну, быстро в ту комнату. Чтоб ни слуху ни духу вашего не было!

Исмаил показал им на дверь в смежную комнату и вышел встречать поздних гостей.