Роберт Паль - И на земле и над землей Страница 85

— Помню, как же! Вот попьем чайку, побеседуем и напишем. Всему свой черед.

Письма у них получились теплые, сердечные, местами со слезой, должны пронять. И чего бы, действительно, кому-нибудь из них не вернуться? Дом теплый, большой, огород чуть ли не с гектар, хлев для всякой животины— занимай, пользуйся, живи. Ну, работать, конечно, надо, без этого и родительский дом не поможет. Так опять же не старики еще, сила и здоровье есть, было бы желание. Во всяком случае — дома, не на чужбине…

Уходила Фаина довольная, даже счастливая.

— Теперь будет ждать.

Вечером баба Груня опять посидела на лавке, тихо радуясь божественной красоте наливающегося звездами неба. Теперь она уже не сердилась на Виталия за его жуткие придумки и была благодарна ему за то, что хоть под конец жизни оторвал ее взгляд от земли и открыл ей такое чудо.

Ленка на этот раз не пришла, знать, недосуг девчонке: запарилась в делах. Вон сколько всего выстирала после обеда! До сих пор сохнет да проветривается на веревках во дворе. А что такое обстирывать тракториста-механизатора, она хорошо знает по себе. Сколько ни стирай — все равно вода темная. И керосином пахнет. Вот пусть и повисит выстиранное на ветерке, подышит чистым воздухом, освежится.

Утром баба Груня тоже решила сделать небольшую постирушку и просушку и, пользуясь погодой, проветрить домашние вещи и постель. Белье развесила на самом солнцепеке, одеяла, подушки, старые шубы разложила на топчан под навесом и бросила взгляд на небо — долго ли еще такой благодати стоять? Небо, чистое с утра, теперь слегка дымилось мелкими летучими тучками и, точно к празднику, убирало себя в белоснежные локоны облаков. Те слегка шевелились, причудливо меняя формы, но оставались такими же белыми, теплыми, мягкими, отчего их хотелось погладить руками.

Оказывается, и днем небо бывает красивым, отметила про себя баба Груня и, привалившись спиной к теплой стене сарая, долго смотрела поверх роняющей лист ветлы. Как там широко и раздольно, как там сказочно красиво!.. Только жаворонков не слыхать, ушло их время, а то бы… Баба Груня долго искала в памяти что-то сокровенное, полузабытое, заветное, с чем бы могла сравнить эту тихую светло-пресветлую красоту, и неожиданно вышептала: «…А то бы чем не рай?»

Она не была богомольной: знала, что он есть, Создатель и Вседержитель, Спаситель и Наставник — и этого знания ей было достаточно. Как о земле и небе: есть — и довольно. Даже лишними молитвами и просьбами не тревожила, все — сама. И когда все у нее получалось: дети не болели, корова телилась, грядки плодоносили, лишь благодарила. Кротко, скромно, скорее сердцем, чем устами, не для мира, а для души.

Многотрудная жизнь крестьянки ни на что другое не оставляла ни времени, ни сил. Будто все годы прожила с опущенной головой, все свои лучшие мысли и чувства откладывала на смутно мерцавшее впереди будущее, на это вечное, непостижимое, словно кем-то обещанное «потом».

Сейчас, должно быть, это время настало, не зря же наконец разогнула она вечно согбенную в трудах спину, подняла глаза к небу, чтобы за всю жизнь вволю налюбоваться и нарадоваться его завораживающей красотой. Вот и о рае подумала — какой он? Наверно, как раз такой и есть — вот с таким бесконечным небом в мягких белых облаках, с ласковым добрым солнцем, с неумолчно звенящими под ним жаворонками. Если там вечное лето, то, стало быть, и жаворонки вечны. И эти ветлы тоже. И эти убегающие вдаль поля, и эти зовущие куда-то дороги, и сам этот воздух, такой чистый и прозрачный, что, кажется, его, как оконное стекло, только что протерли влажным полотенцем.

Она стояла, представляла, придавала представляемому знакомые с детства черты и совсем не озадачивалась тем, что даже рай небесный выходит у нее очень уж земным. Вмещая в себя все близкое ей и дорогое, он как бы не поднимал ее в свои божественные высоты, а сам спускался к ней на ее грешную и святую землю. Если бы она так думала, то, наверное, это было бы грешно, но она сейчас ни о чем не думала вовсе, а просто стояла, смотрела, дышала, не замечая того, что смотрит и дышит.

В этом состоянии и застала ее приехавшая из города дочь Катерина. Подошла, тихо прислонилась рядом.

— Что, мама, приболела? Плохо тебе?

Баба Груня даже не вздрогнула, точно дочь всегда была тут.

— Нет, милая… хорошо мне…

— А чего стоишь тут… одна?

— На небо гляжу: красивое оно у нас. Я теперь часто в небо гляжу, даже ночью… Виталий твой пристрастил.

— А, Виталий… Это у него с детства. Пустое дело.

Баба Груня медленно, не отрываясь от нагретой солнцем стены, повернулась к дочери и, задумчиво улыбаясь, покачала головой:

— Не пустое, ох, не пустое… Всю жизнь только под ноги себе и глядим, а поднять глаза все недосуг.

— Небо, оно и есть небо. Смотри сколько хошь, а хлеба не подаст.

— Зато другое подаст. Только ты еще молодая, чтоб понять это. Вот будешь, как я, последние денечки считать…

— Ну, Виталий, ну, Виталий!.. Глупости это одни! Живи как жила, никаких Виталиев не слушай.

— Не все, выходит, глупости. А сына не брани. Как там у него дела? Не пришел еще вызов из Москвы?

Катерина сколько-то помолчала, подумала, говорить или не говорить, однако решила не таиться.

— Написал ему один, вроде бы профессор его. Приглашает с собой на хорошую работу. В чужую страну…

— В чужую? — оторопела баба Груня. — На работу-то? А у нас для себя и работы, выходит, нет?

— По его специальности, говорит, нет.

— Ну, а ты что? А он?

— Я — ни в какую: русским, говорю, родился, русским и помрешь. У себя дома.

— А он?

— И он. В школу попросился… Взяли… На время…

— Еще бы такого не взять! Умница. И работник. Видишь, как они с Ленчиком да Ленкой картоху мою выбрали?

— А Ленка эта кто? Соседская девочка, что ли?

— Она. Да не девочка уже, а невеста, школу заканчивает. Верная подружка моя, сиротка…

— Какая подружка? Внучка, скажи!

— Хорошо бы. От такой не отказалась бы… Пойдем, однако, в дом. Самое время за столом посидеть: солнце-то уже вон на вершинке самой.

Обедали не торопясь, продолжая начатый на улице разговор.

— А знаешь, мама, я на днях письмо от брата Андрея получила, — сказала Катерина. — Столько лет молчал и вдруг — письмо!

— Ну, как они там? — обрадовалась баба Груня. — Все живы-здоровы?

— Живы. Даже приехать обещаются, — радовалась и Катерина.

— Надо же! Вот счастье-то! Я же всегда говорила: мир велик, а родная земля одна.

— Сначала только Андрей приедет. Один.

— Это ж как прикажешь понимать? Другие заняты больно?