Рафаэль Сабатини - Заблудший святой Страница 86

— Но что же означают буквы PLAC? — спросил он, слегка побледнев от волнения.

— У меня такое чувство, что это предзнаменование. Большего я сказать не могу. Могу лишь обратить на него ваше внимание, мессер, а истолковать его вы должны сами — вы ведь значительно лучше, чем я, разбираетесь в таких вещах. А теперь вы позволите мне пойти и переодеться с дороги, снять с себя это платье, покрытое дорожной пылью и грязью? — сказал он в заключение.

— Да, да, отправляйся, сэр, — рассеянно ответил ему герцог, хмуро и озабоченно глядя на монету со своим изображением.

— Пойдем, Фальконе, — сказал Галеотто и поставил ногу на верхнюю ступеньку лестницы, сопровождаемый своим верным конюшим.

Козимо наклонился к нему — его бледное лицо кривила издевательская усмешка.

— Надеюсь, мессер Галеотто, что в роли кондотьера ты будешь выступать успешнее, чем в роли шарлатана, — сказал он.

— А из тебя, мессер, — парировал Галеотто, улыбаясь ему самой лучезарной улыбкой, — я уверен, получится гораздо лучший шарлатан, чем кондотьер.

Сквозь пеструю толпу расступившихся перед ним придворных он двинулся вверх по лестнице, на верхней ступеньке которой его ожидал сильно встревоженный властитель Пальяно. Они молча пожали друг другу рука, и Кавальканти пошел со своим гостем, чтобы лично проводить его в предназначенные для него апартаменты.

— У тебя не очень-то счастливый вид, — сказал Галеотто своему другу. — Клянусь телом Христовым! В этом нет ничего удивительного, принимая во внимание, с кем ты водишь компанию. Давно у тебя гостит этот Фарнезе?

— Его визит продолжается уже третью неделю, — отвечал Кавальканти, произнося слова чисто механически.

— Силы небесные! — воскликнул Галеотто, выражая этим свое крайнее удивление. — Что же заставляет его так долго здесь находиться? Что его держит?

Кавальканти пожал плечами и бессильно опустил руки.

Галеотто показалось, что у этого гордого сурового человека непривычно унылый вид.

— Вижу, что нам необходимо поговорить, — сказал кондотьер. — События развиваются быстро, — добавил он, понизив голос. — Но об этом поговорим немного позже. Мне нужно многое тебе рассказать.

Когда они оказались в покоях, отведенных Галеотто, и когда Фальконе, закрыв двери, начал снимать со своего господина доспехи и отстегивать шпоры, Галеотто начал говорить.

— Итак, мои новости, — сказал он. — Но прежде всего, чтобы мне не пришлось дважды повторять одно и то же, давай позовем Агостино. Где же он?

Галеотто достаточно было одного взгляда на лицо Кавальканти, и он вскинул голову, словно горячий конь, почуявший опасность.

— Где Агостино? — повторил он, а руки Фальконе бессильно упали, отпустив пряжку шпоры, которую он отстегивал.

Вместо ответа Кавальканти застонал. Он воздел руки к потолку, словно призывая на помощь небо; затем эти мощные руки снова упали, бессильные что-либо предпринять.

Галеотто с секунду стоял неподвижно, глядя на него и смертельно побледнев. Потом внезапно сделал шаг вперед, оставив Фальконе стоять на коленях.

— Что случилось? — вопросил он громовым голосом. — Где мальчик, спрашиваю я.

Властитель Пальяно не мог выдержать взгляда этих глаз цвета стали.

— О, Боже! — воскликнул он. — Как мне тебе это сказать?

— Он умер? — спросил Галеотто грозно.

— Нет, нет, не умер. Но… Но… — Жалко было смотреть на замешательство этого гордого человека, обычно такого уверенного в себе.

— Но что? — требовал ответа кондотьер. — Клянусь Иисусом! Что я, женщина, или, может быть, мне никогда не приходилось испытывать горе, что ты не решаешься мне сказать? Что бы там ни было, говори, скажи мне, наконец, что случилось.

— Он попал в лапы Святой Инквизиции, — запинаясь, пробормотал наконец Кавальканти.

Галеотто посмотрел на него, еще более побледнев. Потом он неожиданно опустился в кресло, поставил локти на колени и, обхватив голову руками, некоторое время не произносил ни слова, в то время как Фальконе, все еще стоя на коленях, смотрел то на одного, то на другого, сгорая от беспокойства и нетерпения услышать какие-нибудь подробности.

Ни один из господ не обратил внимания на присутствие конюшего, но если бы они и заметили его, это не имело бы никакого значения, поскольку верить ему можно было безоглядно и у них не было от него секретов.

Наконец Галеотто удалось справиться со своим волнением, и он попросил своего друга рассказать ему, что случилось, и Кавальканти сообщил ему о происшедшем.

— Что я мог сделать? Что? — воскликнул он, завершив свое повествование.

— И ты допустил, чтобы они его забрали? — проговорил Галеотто, как человек, который твердит какие-то слова, словно не может поверить тому, что они выражают. — Ты допустил, чтобы они его забрали?

— Разве был у меня другой выход? — протянул Кавальканти, мертвенно-бледное лицо которого исказилось от боли.

— То, что существует между нами, Этторе… не позволяет мне этому поверить, несмотря на то, что ты сам мне это говоришь.

И тут несчастный властитель Пальяно изложил своему другу те самые доводы, с помощью которых уговорил его я. Рассказал о том, что Козимо ищет руки его дочери, о том, как герцог пытался заставить его согласиться на этот союз. Он объяснял, что вся эта затея со Святой Инквизицией — не более чем ловушка, долженствующая отдать его, Кавальканти, во власть Фарнезе.

— Ловушка? — зарычал кондотьер, вскочив с места. — Что еще за ловушка? Где она, эта ловушка? В твоем распоряжении сотня вооруженных людей, две трети из них мои воины — каждый из них готов ради меня расстаться с жизнью, — а ты позволил, чтобы его забрали отсюда какие-то шесть негодяев из Святой Инквизиции, убоявшись двух десятков жалких вояк, сопровождающих этого подлого герцога.

— Нет, нет, дело не в этом, — возражал Кавальканти. — Ведь стоило мне хотя бы пошевелить пальцем, как я сам оказался бы во власти Святой Инквизиции, без всякой пользы для Агостино. Это была ловушка, и Агостино ее разгадал. Именно он уговорил меня не вмешиваться и предоставить им увезти его отсюда, поскольку Святая Инквизиция не может предъявить ему никаких обвинений.

— Никаких обвинений! — вскричал Галеотто с уничтожающим презрением. — Неужели у этих негодяев не найдется в запасе какой-нибудь фальшивки? Клянусь телом Христовым, Этторе, неужели после стольких лет нашей дружбы я вынужден прийти к заключению, что ты просто глуп? Что за ловушку могут они тебе расставить в этой ситуации? Ведь именно ты был хозяином положения. Фарнезе был в твоих руках. Можно ли придумать лучшего заложника? Тебе достаточно было свистнуть, твои люди схватили бы его, и ты мог бы потребовать у папы, его родителя, безоговорочного отпущения грехов и, в качестве компенсации, освобождения от всякого преследования со стороны Святой Инквизиции для себя и для Агостино. А если бы они попробовали действовать силой, ты мог бы их остановить, пригрозив, что повесишь герцога, если подписанные бумаги не будут тебе вручены незамедлительно. Боже мой, Этторе, неужели нужно все это объяснять?