Владимир Балязин - За светом идущий Страница 9

Пойдя ко двору Акишева, одного не понимал Костя: почему это жадный и злой на весь свет целовальник вдруг сделался этаким благодетелем?

Приказчик Акишева враз смекнул, как и почему оказался Костя у него на дворе. Собирал Акишев обоз с товаром в Москву, и нужны ему были в дорогу сторожа и конюхи. Однако платить им купчина не хотел, а даром кто в Москву пойдет за полтысячи верст? Вот и договорился он с кабатчиком: если услышит от кого, что хотел бы кто из Вологды вон идти, — присылал бы Мокей такого к нему на двор, к приказчику Акакию Гугнивому, и за каждого того мужика либо парня будет Акишев должен целовальнику пятак.

Акакий, маленький, плешивый и желтолицый, спросил:

— За конями ходить можешь ли?

И Костя сразу же сообразил, что прозвище у приказчика не родовое, не от отца перешедшее.

— Так я ж конюхов сын.

— Чей же?

— А Евдокима, что у владыки на конюшне старшой.

— Так это ты, умелый молодец, жеребенка намедни загубил?

Костя понурился.

— С кем греха не бывает, Акакий Евлампиевич?

— У нас не бывает, — прогнусил приказчик.

— Не будет впредь и у меня, — виновато проговорил Костя. — То мне на всю жизнь наука.

— Ну, так вот, — сказал Гугнивый, — жалованья тебе никакого не будет. За харч возьму тебя в возчики. А ты, если согласен, приходи в воскресенье к вечерне. У Ильи, что в Каменном, Кондратий Демьяныч молебен заказал за странствующих и путешествующих. С молебна — к нам на двор, а засветло — с богом, в дорогу.

Глава четвертая

ВОЕВОДСКИЙ ПИЩИК

Воевода князь Петр Васильевич Сумбулов происходил из служилых татар волжской степной стороны.

Был воевода коренаст, ростом мал, а потому носил высокую шапку и сапоги на каблуках. Однако сей природный недостаток возмещал не только каблуками и шапкой, но более всего необыкновенною свирепостью и неукротимостью нрава, повергая в трепет не только мужиков и купцов, но даже дворян, хотя бы и были они ростом в сажень.

Выезжал князь Сумбулов со своего двора, что располагался в Вологодском кремле, верхом на бешеном высоченном аргамаке о бок с двумя стремянными холопами разбойного вида, с двумя же ужасными собаками по имени «дог», купленными князем втридорога у заезжего английского купца.

Аргамак бил в землю копытами, косил огненными глазами и, роняя белую пену, вертелся под воеводой как черт. Собаки, черные и блестящие, каждая ростом с годовалого телка, рвались у холопов из рук, натягивая сыромятные поводки, как тетиву лука. Холопы — ражие мужики с пистолями и кривыми татарскими ножами за поясом — щерились по-волчьи, поигрывая ременными плетками. Кони у холопов были низенькие, косматые, и потому холопы, несмотря на огромный рост, едучи рядом с князем, едва достигали ему до плеча.

Все это хорошо знал любой житель Вологды, и потому Тимоша изрядно робел, представляя ожидающую его встречу с князем.

Князь Сумбулов сидел под образами на крытой бархатом лавке. Уставив кулаки в колени, глядел не мигая прямо перед собой, начальственно и пронзительно.

Лука низко поклонился, коснувшись кончиками пальцев ковра. Тимоша, поглядев на сотника, сделал то же самое.

— Тебе, малец, перед князем и воеводой и на колени встать не грех. Лука — сотник, не тебе чета, — раздраженно проговорил князь.

Тимоша тотчас же почувствовал на плече тяжелую руку сотника.

Рухнув на колени и кланяясь князю еще раз, Тимоша вдруг с озорством подумал: «Впрямь Егорий Победоносец, а не живой человек». Разогнувшись, заметил над головой Сумбулова образ, на коем Егорий копьем пронзал змея. Сдерживая смех, Тимоша улыбнулся и весело взглянул на князя.

Сумбулов, заметив улыбку, решил: «Ласковый малец и, видать, незлобивый».

— Ну, говори свое дело, — потеплевшим, спокойным голосом проговорил воевода, и взор его стал не столь грозен.

— Возьми меня в службу, князь Петр Васильевич.

— А какова может быть твоя служба, малец?

— Что, князь, прикажешь, то я и сполню, — с покорностью и готовностью, как учил его Лука, ответил мальчик.

— Это ладно, что ты такой — ко всякому делу готовый. Да только у меня на то холопов довольно. А вот грамотен ли?

— Читать-писать обучен, князь Петр Васильевич.

— И то ладно. Петрушка! — крикнул воевода.

Тотчас из соседней горницы вбежал невысокого роста прыщавый пищик. Переломившись в поклоне, преданно уставился в глаза хозяину.

— Возьми вот мальца и спытай, годен ли в пищиках состоять. Ежели годен, то приди с ним через неделю ко мне на очи и все как есть доложи. А теперь идите все трое вон — есть буду.

До отхода обоза Костя прожил в избе у Тимоши. В воскресенье днем, улучив момент, когда отец ушел из дому, Костя попрощался с матерью, плачущей и вконец скорбной. Взял у нее гривну денег, серебряный образок Николы — покровителя всех странников и моряков — и, еле утешив ее, пошел к Тимоше.

Попрощавшись и с Соломонидой, Костя вместе с Тимошей направился в церковь Ильи-пророка. В уважение благодетелю Кондратию Демьянычу вечерню служил сам игумен Ильинского монастыря со всем причтом и братией.

Костя и Тимоша, как все вокруг, молились жарко, истово. Они просили угодника Николая спасти Костю и всех его новых товарищей от разбойников и воевод, от болезней, от татьбы, от непогоды и лихоимства мытников.

Мерцали свечи, блестели оклады икон, согласно и благолепно пел монастырский хор, и мальчикам казалось, что все теперь будет хорошо, потому что не мог стоящий у престола всевышнего угодник его Николай не заступиться за Костю.

…Ранним утром, ясным и прохладным, Тимоша стоял у ворот Борисоглебской башни и ждал, когда огромный обоз в сотню телег прокатится мимо. Рядом с ним стояли жены и дети сторожей, приказчиков, возчиков, шедших вместе с Костей в Москву.

Обоз уходил вдаль. Затихал скрип колес, топот коней, голоса возчиков. Когда почти ничего уже не было слышно и нельзя было различить телегу Кости среди других телег, Тимоша повернулся и со щемящим тоскою сердцем, не оглядываясь более, побрел в город.

И покатились один за другим дни Тимофея Анкудинова, стрелецкого сына, пищикавоеводской избы. Остались позади босоногие сверстники, ясные зори, тихие ночи, рыбацкие костерки на берегах, неторные тропы темных лесов, ласковые губы жеребят в ночном, терпкие запахи трав, блеклая краса северных цветов. На смену этому пришло другое: хитрые, жадные государевы служилые люди — воевода, подьячие, писцы, старосты, сотские, — начальные власти, началие. Все они вопреки поговорке: «Началие принять — богу и людям ответ давать» — никому и ни в чем ответа не давали, кроме еще более высоких начальников, да и тех обманывали без зазрения совести, на что, впрочем, вышние власти смотрели сквозь пальцы, лишь бы подношения шли исправно.