Генри Хаггард - Братья Страница 9

– Дайте мне совет, отец мой, дайте мне совет!

– Лучший советчик – ваше собственное сердце, – был ответ священника. – Идите, куда оно зовет вас, и знайте, что через него вами руководит Господь. Не бойтесь неудач. Однако если любовь и радости жизни покинут вас, вернитесь сюда, и мы снова поговорим. Идите, чистый рыцарь Христов, ничего не бойтесь, и да будет над вами благословение Христа и Его церкви!

– Какую епитимью должен я выполнить, отец мой?

– Такие души, как ваша, сами налагают на себя епитимью. Святые не дозволяют мне прибавить что-нибудь, – послышался короткий ответ.

С облегченным сердцем вернулся Годвин к решетке алтаря, а Вульф, в свою очередь, занял его место в исповедальне. Нам нечего говорить о грехах, в которых признался он. Такие прегрешения бывают у всех молодых людей, и ни одно из них не было слишком тяжело. Но все же раньше, чем дать Вульфу отпущение, добрый приор велел ему меньше думать о теле и больше – о духе, меньше о славе подвигов с оружием в руках, больше – об истинных целях этих подвигов. Кроме того, он посоветовал ему смотреть на своего брата Годвина как на земного руководителя и пример, потому что, по его мнению, на земле не было лучшего или более мудрого молодого человека. Наконец Джон отпустил Вульфа, сказав ему, что, если он последует данным ему советам, он достигнет великой славы на земле и на небесах.

– Отец мой, я буду стремиться к этому всеми силами, – смиренно ответил Вульф, – но на земле не может быть двух Годвинов! Иногда, отец мой, я боюсь, что наши пути столкнутся, потому что худо, когда два человека добиваются любви одной и той же девушки.

– Я знаю все, – тревожно произнес приор, – и если бы вы были людьми менее благородными, это могло бы казаться серьезным. Но когда дело дойдет до минуты решения, пусть благородная леди поступит согласно велению своего сердца, и да останется потерявший ее таким же честным в печали, каким он был в радости. Конечно, вы не воспользуетесь преимуществом в час искушения и не будете питать горечи против брата, если она сделается его невестой.

– И я в этом уверен, – согласился Вульф. – А также и в том, что мы, любившие друг друга с самого рождения, скорее умрем, чем изменим один другому.

– Я тоже так думаю, – ответил приор. – Но Сатана силен!

Вульф тоже вернулся к решетке алтаря. Служили мессу, неофиты приняли святое таинство, потом по заведенному порядку были сделаны приношения. После обедни молодых людей отвели в аббатство, чтобы они могли отдохнуть и немного поесть после долгого ночного бдения в холодной церкви. Братья сидели в комнате приора, и каждый думал о своем. Наконец Вульф, который, казалось, чувствовал себя неспокойно, поднялся с места, положил руку на плечо Годвина и признался:

– Не могу больше молчать. Со мной всегда так – то, что у меня на уме, должно вылиться в словах. Мне нужно поговорить с тобой.

– Говори, Вульф, – сказал Годвин.

Вульф снова опустился на стул и несколько мгновений не двигался, устремив взгляд куда-то в пространство, ему трудно было начать говорить. Годвин читал в душе брата, как по книге, но Вульф не умел угадать мыслей Годвина, хотя обычно они понимали друг друга без слов и их сердца бывали открыты одно для другого.

– Поговорить о нашей кузине Розамунде, не правда ли? – спросил Годвин.

– Да о чем же иначе?

– И ты хочешь сказать мне, что любишь ее, что теперь, когда ты рыцарь… почти… и тебе скоро минет двадцать пять лет, ты попросишь ее сделаться твоей невестой?

– Да, Годвин, любовь вошла в мое сердце, когда она пустила своего серого в воду и мне показалось, что я уже никогда не увижу ее больше. Скажу тебе, я почувствовал, что без нее не стоит жить.

– Тогда, Вульф, – медленно проговорил Годвин, – о чем еще говорить? Спроси ее – и будь счастлив. Почему бы нет? У нас есть земли, хотя их и немного, а у Розамунды не будет недостатка в них. Я думаю также, что и дядя не откажет тебе, если она захочет этого, так как ты самый благородный и храбрый человек во всей нашей округе.

– За исключением моего брата Годвина, который совершенно так же отважен да вдобавок еще добр и учен, чего нельзя сказать обо мне, – задумчиво произнес Вульф.

Несколько мгновений оба молчали. Наконец Вульф снова заговорил:

– Годвин, несчастье в том, что ты тоже любишь ее и там, на молу, тебя посетили те же самые мысли.

Годвин слегка покраснел, и его тонкие длинные пальцы сильнее сжали колено.

– Ты угадал, – спокойно ответил он. – К сожалению, ты угадал. Но Розамунда не знает ничего об этом и никогда не узнает, если ты сумеешь удержать свой язык. Тебе не придется также никогда ревновать…

– Что же ты посоветуешь мне делать? – горячо спросил Вульф.

– Постараться завоевать ее сердце, и, может быть, – хотя в этом я сомневаюсь, – позволить ей отдать его мне, так как она думает, что тебе до нее нет дела?

– Почему бы и нет? – снова повторил Годвин со вздохом. – Может быть, это избавит ее от печали, тебя от сомнений и яснее наметит мой путь. Брак для тебя значит больше, чем для меня, Вульф, я иногда думаю, что меч должен быть моим единственным спутником жизни, а долг – моей единственной целью.

– У тебя золотое сердце, и даже теперь ты не хочешь преградить путь брату, которого ты любишь! Нет, Годвин, так же верно, как то, что я грешник или что я ее люблю больше всего на свете, – я не хочу вести такую трусливую игру и победить человека, не желающего поднять меча из опасения меня ранить. Скорее я прощусь со всеми вами и отправлюсь искать счастья или смерти в боях, не сказав ей ни слова.

– И, может быть, оставишь Розамунду в печали? О, если бы мы знали наверно, что она не думает ни об одном из нас, нам обоим было бы лучше уехать. Но, Вульф, мы не знаем этого. По чести, мне казалось иногда, что она любит тебя.

– А иногда, говоря по чести, Годвин, я был уверен, что она любит тебя, хотя мне хотелось бы попытать счастья и узнать все из ее собственных уст. Но при таких условиях я этого не сделаю.

– Чего же ты хотел бы, Вульф?

– Попросить нашего дядю позволить нам обоим поговорить с ней; ты, как старший, пошел бы к ней первый и предложил бы ей подумать о твоих словах и через день дать ответ. Потом, раньше чем окончился бы этот день, я тоже поговорил бы с ней, чтобы она узнала всю правду и приступила к решению с открытыми глазами, с ясным умом, ведь в противном случае она могла бы подумать, что мы знаем намерения друг друга и что ты просишь ее руки, так как я не хочу сделать этого.

– Это честно, – признал Годвин, – и достойно тебя, честнейшего из людей, а между тем, Вульф, я смущен. Видишь ли, мне кажется, на свете еще не было братьев, которые так любили бы друг друга, как мы с тобой. Неужели тень земной любви падет на нас и омрачит нашу дружбу, такую ясную, такую драгоценную?