Аркадий Гайдар - Реввоенсовет Страница 9

Жиган и Димка сидели почти все время молча, так как, кроме нескольких отрывистых фраз, незнакомец пока не сказал ничего. Глаза у него заблестели теперь лихорадочно и ярко.

— Мальчуганы! — окликнул он уже совсем ясно. И по голосу теперь Димка еще раз узнал в нем незнакомца, крикнувшего гневно на Головня. — Мальчуганы, вы славные ребятишки… Я часто слушал, как вы разговаривали, — но если вы проболтаетесь, то меня убьют… Только-то и всего…

— Не должны бы, — неуверенно вставил Жиган.

— Как, дурак, не должны бы? — вспыхнул Димка. — Ты говори: нет — и все… Да вы его не слушайте, — чуть не со слезами в голосе обратился он к раненому. — У него, ей-богу, дурость вроде как в башку заходит. Вот провалиться мне, все обещал только, а то и взаправду вздую.

Жиган, который и в самом деле не имел никакой задней мысли, сообразил, что сболтнул что-то несуразное, и ответил извиняющимся тоном:

— Да я, Дим, и сам… что не должны бы, значит… ни в коем случае…

И Димка увидел, как незнакомец улыбнулся второй раз.

— Хорошо, хорошо, — я верю, только вы теперь не убегайте из дому, ребятишки.

И Димке, которому перед тем важным, что было теперь перед ним, побег показался таким далеким и ненужным, что он ответил твердо за двоих:

— Нет, мы не побежим…

За обедом Топ сидел-сидел, да и выпалил:

— Димка, давай гвоздь, а то я мамке скажу, что ты колбасу воробушкам таскал.

Димка чуть не подавился картошкой и громко зашумел табуреткой. К счастью, мать вынимала в это время из печки похлебку, а бабка была туговата на ухо, а Головень еще только входил в хату. И Димка шепнул Топу, толкая его ногой:

— Вот дай пообедаю… у меня уже припасен, хороший…

«Чтоб тебе неладно было! — подумал он, вставая из-за стола. — Вот дернуло за язык». И так как никакого гвоздя у него не было, то он остановился на дворе, раздумывая, откуда бы раздобыть. После некоторых поисков и долгих усилий в сарае из стены он выдернул здоровый железный гвоздь и отнес его Топу.

— Большой больно, — остался недовольным Топ, внимательно рассмотрев толстый, неуклюжий гвоздь.

— Что большой? Вот оно и хорошо, Топ. А что маленький, заколотил, ну и все, а тут долго сидеть можно: тук-тук!.. Хороший гвоздь!

Вечером Жиган стянул у Онуфрихи небольшой кусок чистого холста для повязки раненому…

— Ёду где-нибудь достать надо…

— Какой-такой ёд?..

— Желтый, жгучий… как задерет, взвоешь прямо, а потом сразу затянет. У нас, как стояли солдаты, мне мамка на руку налила…

Из своих запасов Димка захватил кусок сала поздоровей и направился на другой конец села к попадье. Вместо нее дома он застал отца Перламутрия, который в одном подряснике и без сапог лежал на кушетке. Он был, по-видимому, в самом хорошем расположении духа. Напротив него на стене висела картина, где какой-то седовласый старец с необыкновенно морщинистым лицом сидел, упершись локтем на стол, а перед ним шли облака или что-то вроде облаков, из-за которых выглядывали женские лица неимоверной красоты, кубки с выпирающим, как мыльная пена, вином и бал, или, вернее, уголок бала… В бешеной мазурке проходила пара, он — ловкий, с шеей, поднятой до пределов возможного, а она — легкая, розовая, как мечта, с длинным шлейфом и талией, необыкновенно грациозной и изогнутой. Под этой картиной была подпись: «Воспоминания о минувших юностных днях».

Вошел Димка нерешительно, завернутый кусок сала держа за спиной.

— Здравствуйте, батюшка.

Отец Перламутрий вздохнул, перевел с картины взгляд на Димку и спросил, не поднимаясь:

— Ты что, чадо? К матушке либо ко мне…

— К матушке…

— Гм, ну, а поелику она пока в отлучке, я за нее….

— Мамка прислала, пойди, говорит не даст ли попадья, матушка то есть, ёду малость, и пузырек вот прислала… ма-хонький.

— Пузырек? Гм… — с сомнением кашлянул отец Перламутрий и окинул Димку внимательным взглядом.

— Пузырек… А ты что, хлопец, руки назад держишь….

— Сала тут кусок. Говорит, если нальет матушка, отдай ей в благодарность…

— Если нальет, говоришь…

— Ей-богу, так и сказала.

— О-хо-хо, — вздохнул отец Перламутрий, приподнимаясь. — Нет, чтобы просто прислать, а то вот: «если нальет». — И он вздохнул с сокрушением. — Ну, давай, что ли, сало-то. Да оно старое!

— Так нового не кололи же еще, батюшка!

— Знаю я, что не кололи. Можно бы пожирней, хоть и старое. Пузырек где? Что это мать тебе целую четверть не дала? Разве возможно полный?

— Да в ём, батюшка, два наперстка всего. Куды меньше?

Отец Перламутрий постоял в нерешительности, потом добавил:

— Ты скажи-ка, пусть лучше мать сама придет, я ей прямо и смажу, а наливать к чему же?

Но Димка отчаянно замотал головой.

— Нет, вы, батюшка, наливайте, а то мамка наказывала: «Как если не будет давать, бери, Димка, сало и тащи назад».

— А ты скажи ей: «Дарствующий да не печется о даре своем, ибо будет тогда пред лицом всевышнего дар сей всуе». Запомнишь?

— Запомню!.. А вы все-таки наливайте, батюшка.

Отец Перламутрий надел туфли на босую ногу — причем Димка подивился их необычайным размерам — и, прихватив с собой на всякий случай сало, ушел с пузырьком в другую комнату.

Через несколько минут он вышел, подал Димке пузырек.

— Ну вот, только от доброты своей. А у вас куры несутся, хлопец?

«От доброты меньше полпузырька налил», — обиделся Димка, а на повторенный вопрос о курах, выходя из двери, ответил сердито:

— У нас, батюшка, кур нету, один петух только…

Отец Перламутрий удивился здорово и хотел еще что-то спросить у Димки, но того уже и след простыл. Тогда он запахнул покрепче подрясник, так как увидел некоторую неприличность в своем туалете, и, улегшись на диван и откашлявшись, взял одну ноту, потом другую погуще, а потом прочел основательно первый стих «На реках вавилонских». Полюбовавшись благозвучностью своего голоса, хотел было отец Перламутрий продолжать дальше, но в это время из-за двери выглянула красная повязанная голова только что вернувшейся из бани матушки и проговорила сердито:

— Отец, тут и так после угара, ты бы как-нибудь уж не очень громогласно…

Прошло два дня. Раненому стало лучше, пуля в ноге прохватила только мякоть, и потому, обильно смазываемая йодом, опухоль начинала немного опадать. Конечно, ни о каком побеге еще и не могло быть речи. Между тем обстановка начинала складываться совершенно неблагоприятно.

О красных не было и слуху, два раза в деревню приезжали Левкины ребята, и мальчуганам приходилось быть начеку.

Как только было возможно, они с величайшей осторожностью пробирались к сараям и подолгу проводили время с незнакомцем. Он часто и много болтал с ребятишками, рассказывал и даже шутил. Только иногда, особенно когда заходила речь о фронтах, глубокая складка залегала у него через лоб, он замолкал, долго думал о чем-то и потом спрашивал, точно что-то припоминая: