Гвидо Дикман - Лютер Страница 9

— Главный викарий уверен, что первый этап испытаний ты прошел с честью, брат Мартинус, — холодно сказал он. — При этом он забывает, что я гораздо раньше него принял решение по поводу тебя и считаю, что твои знания слишком обширны для лечебницы и исповедальни…

— Ваше преподобие! — воскликнул Мартин. Он взволнованно помотал головой, но его реакция не произвела на приора ни малейшего впечатления. Он неподвижно стоял у окна и вслушивался в звон колоколов, созывавший монахов на вечернюю службу.

Снаружи, в коридоре, из которого вела лестница вниз, к галерее, заскрипели доски под торопливыми шагами писцов. Скрипторам приходилось спускаться из своих келий на самом верху, и они часто опаздывали к началу службы.

— Не беспокойся, брат мой, — произнес наконец приор, и голос его чуть-чуть потеплел. — Я, разумеется, разрешаю тебе пропустить это богослужение. Тебе в любом случае придется в своей жизни кое-что поменять, когда ты покинешь Эрфурт.

Мартин шумно выдохнул. В первое мгновение ему показалось, что он ослышался.

— Вы… вы отсылаете меня прочь? — с тревогой пробормотал он. — Но я ведь ничем не провинился, святой отец…

— О нет, я этого и не говорил. Но его преподобие главный викарий фон Штаупиц придерживается мнения, что тебе пора повидать свет. Он избрал тебя, чтобы доставить одно очень важное послание в Рим. — Приор взял со стола свиток и постучал им по раскрытой ладони.

В Рим. Его отправляют в Рим. Мартина словно окунули в кипящее масло. Он покинет угрюмые стены монастыря, чтобы увидеть средоточие мира, золотой город святых чудес. Резиденцию Папы. Голова у него слегка кружилась, когда приор вложил ему в руку несколько перевязанных шнуром свитков и мягко подтолкнул к дверям. Может статься, это поручение было ответом на его молитвы и концом его душевных страданий.

Когда Мартин уже отворил двери, приор сказал ему на прощанье:

— Наверное, ты полагаешь, что я ничего не знаю о твоих душевных страданиях, брат Мартинус, поскольку я уделял тебе внимания гораздо меньше, чем наш уважаемый главный викарий. Но ты заблуждаешься. Знай: сомневающийся, который бичует себя вопросами, подвергающими его душу опасности, обречен блуждать даже на золотых улицах небесного Иерусалима.

— Обещаю вам, ваше преподобие, я не запятнаю позором нашего ордена, — пробормотал Мартин и, не оглядываясь, заспешил по сумрачному коридору к выходу во двор.

По желанию монастыря Мартин примкнул к группе паломников, которую вел опытный проводник. Поскольку монахам-августинцам запрещалось путешествовать в одиночку, ему подобрали спутника — молодого монаха, которому предстояло сопровождать его в длительном путешествии через Альпы. Иоганн фон Мехельн был чуть полноватый, добродушный человек, которому при его расположенности к людям не составляло особого труда развлекать своего собрата в пути. Впрочем, очень скоро выяснилось, что, наверное, не было человека менее приспособленного к тяготам перехода через Альпы, чем коротышка-августинец, ибо, хотя рот его почти ни на минуту не закрывался, уже на второй день путешествия он стал всех задерживать. Он то и дело посылал одного из вооруженных охранников, сопровождавших процессию, к проводнику с нижайшей просьбой передохнуть и всякий раз без нужды задерживал паломников. Все были недовольны, и хотя Мартин был тут совершенно ни при чем, он все равно чувство ват себя виноватым. Чтобы гнев паломников не обрушивался всякий раз только на голову его несчастного спутника, он несколько раз брал вину на себя и делал вид, будто сбился с пути. Почему августинцы отправили с ним именно Иоганна фон Мехельна, оставалось для него загадкой, разгадать которую он не мог.

— Я давал обет покоряться воле Господней, — жаловался Иоганн на третий день вечером, ворочаясь на своем ложе, когда пилигримы остановились на ночлег, — но дорога в Рим воистину усеяна терниями. И половина этих терний уже вонзилась мне в ступни!

Мартин, устроившийся рядом в грязном закутке, поднял голову и наморщил лоб.

— Если ты заболел, я сообщу проводнику, что мы пока останемся здесь.

Но толстяк и слышать об этом не хотел:

— Не беспокойся, брат Мартинус. Вот увидишь: завтра мне станет лучше. Как же я могу отпустить тебя одного с этим подозрительным народцем!

Мартин закусил губу, чтобы не рассмеяться. «Подозрительный народец», о котором говорил Иоганн, являл собой горстку доминиканцев, которые направлялись в монастырь неподалеку от Рима, чтобы доставить туда из своего Регенсбурга драгоценные святыни, а также договориться с итальянскими монахами о братском единении их аббатств. Самому брату Иоганну до сих пор не удалось завязать с ними разговор, так как они держались в основном впереди, в голове колонны паломников, а сам он еле плелся в хвосте, и Мартин толкал и тянул его вперед, словно мешок с овсом. Помимо всего прочего Иоганну очень не нравилось, что доминиканцы частенько о чем-то шептались с проводником. А к остальным паломникам они относились с явной враждебностью.

— Зазнайки несчастные! — сказал спутник Мартина, со стоном растирая опухшие ноги. — А ты заметил, что они чураются всех и общаются только между собой? Позавчера я пригласил их главного помолиться вместе с нами, так этот невежа только головой помотал и отвернулся! — Монах махнул рукой, пытаясь прогнать назойливую муху, неотступно кружившую над его тонзурой. — А между прочим, у них тоже нищенствующий орден. Правда, они с самого начала связались со святой инквизицией, и это прибавило им весу.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Мартин, ничего не понимая.

— Ну, поговаривают, будто кто-то из их ордена написал книгу о происках приспешников дьявола. Она называется «Malleus maleficarum» — «Молот ведьм»[3]. Вот уже несколько лет серые братья бродят по городам и весям, таская в суме это безобразие, и… О нет, это невыносимо! — Гримаса страдания исказила добродушное лицо брата Иоганна.

Мартин, почувствовав облегчение оттого, что не придется больше выслушивать россказни об этих доминиканцах и их бессмысленной охоте на ведьм, встал с соломенной подстилки и снял с крюка мешочек, который передал ему брат инфирмарий, заботливо наполнив его сушеными целебными травами. Знак дружбы, которого Мартин никак не ожидал.

— Тебе следовало бы прислушаться к словам нашего проводника, — со вздохом сказал Мартин. — Он же сто раз говорил тебе, что паломничество — это молитва, творимая ногами. Тебе просто обувь нужна покрепче!

Не желая больше слушать стенания монаха, он намочил две льняные тряпицы, разложил на них листья лавра и осторожно обернул ими ступни брата Иоганна.