«Злой город» - Павлищева Наталья Павловна Страница 9

Елисань разграбили и сожгли. Но самих монголов поразило почти полное отсутствие опытных воинов в городе, получалось, что большой город защищали едва ли не женщины с детьми. Тогда где мужчины? Полегли в первом бою? Это хорошо, меньше будет сопротивляющихся дальше. Три дня горела Елисань, это правило монгольского войска, любой взятый город отдавался на разграбление и уничтожение на три дня. Вырезали всех, от стариков до младенцев, убили коназа и его родных, перебили даже псов, а потом сложили огромный погребальный костер для своих и, отправив воинов в последний путь, подожгли и сам город. Все прекрасно понимали, что собрать погибших при разграблении воинов по закоулкам города невозможно, но Бату и задумываться не стал:

– Мы сожжем весь город, это и будет погребальный костер для тех, кого не нашли.

Костер получился хороший, и награбили много. Воины воспрянули духом, несмотря на множество павших и раненых. Если урусские города столь богаты, то каждый был готов рискнуть, каждого грела надежда, что именно он останется жив при штурме, а еще больше, что штурмов больше не будет. Судьба Елисани и нескольких мелких городов вокруг нее должна ужаснуть остальных урусов и заставить их прекратить сопротивление. Тогда можно будет грабить, уже не опасаясь больших потерь.

Войско от Елисани потащилось вверх по реке куда медленнее, чем шло до урусских земель: его отягощали обозы. Награблено столько, что приходилось двигаться со скоростью медлительного верблюда. Но Бату не волновался, куда торопиться, успеют… Это даже хорошо, пусть впереди побежит слух о сожженной Елисани, слухи помогают бить противника еще до боя. Недаром хитрый Субедей постарался, чтобы о разграблении булгарских городов узнали у урусов, чтобы поверили в неотвратимость прихода страшного монгольского войска, испугались беды раньше, чем она придет. Урусы почему-то называли ордынцев татарами по имени одного из племен.

Но урусы вообще были глупыми, иногда Субедей не понимал их совсем. Такие люди достойны быть только рабами у сильных воинов. Несколько привычек урусов вызывали у Субедея брезгливый оскал при одном упоминании. Урусуты жили в деревянных кибитках, которые не снимались с места, то есть большую часть жизни на одном месте! Багатур просто не представлял себе, как можно всю жизнь или хотя бы много лет подряд видеть перед собой одни и те же стены городов, холмы, реки, деревья… Деревья были второй нелепостью. Как человек мог жить, будучи ими окруженным? Невыносимо, если взгляд то и дело натыкается на сплошную стену деревьев. Конечно, он тоже любил и знал лес, но это не был сплошной лес, когда можно пробираться много дней и не видеть степи. Субедей был убежден, что в лесах живут только ущербные люди.

Урусуты не видели звезд над головой, вернее, видели их, только выйдя из жилища. Крыши их домов не имели верхнего отверстия, открывавшегося в небо. Они не ели конины и не умели делать кумыс… Ложась спать, раздевались…

Но даже не это было самым неприемлемым для Субедея. Урусуты… мылись! Они заходили в маленькие юрты, сложенные из бревен, в которых на горячие камни лили воду и пар стоял такой, какой бывает только поверх котлов с похлебкой или из носика чайника, и там обливались горячей водой и даже хлестали друг дружку прутьями. Субедей даже не поверил, услышав рассказ о таком изуверстве, и в первом же взятом городе, куда попал, потребовал показать такой дом. Как назывался этот город? У этих урусов такой дурацкий язык… Про-не-секе… Были еще города, но Субедей не удостоил их посещением. А вот этот маленький темный дом с большим очагом, камнями и чаном для воды запомнил надолго.

Как человек может смывать со своей кожи что-то? Это сильно ослабляет его. Сам Субедей с тех пор, как его мать родила, не мылся в жизни ни разу. Полководца совершенно не смущало большое количество вшей, когда уж сильно доставали, распоряжался, чтобы привели пару наложниц, и те терпеливо выбирали противных насекомых с тела и из одежды. Но вымыть при этом голову или даже просто умыться ему не приходило на ум. Да и зачем? Жир с рук можно слизать или вытереть об одежду, нос прочистить в полу халата, а остальное Субедею не мешало вовсе.

Убедившись, что урусы действительно ослабляют себя вот этим постоянным мытьем, он только порадовался.

Но сейчас мысли Субедей-багатура были далеки от ущербной привычки урусов, он думал о монгольском войске. Что-то подспудно не давало ему покоя. Монголы двигались по льду большой реки, на которой стояла Елисань, со скоростью никуда не торопящегося пешего воина, надо было дать время подтянуться обозам. Сзади обозы охраняла легкая конница числом в две тысячи всадников, этого достаточно, чтобы отпугнуть всех желающих урвать свой кусок награбленного и защитить обоз от возможных нападок разбойников-одиночек. Оставалось только дождаться, пока задние догонят. Бату велел им поторопиться, но не идти ночью, чтобы не рисковать, все же земли чужие, а вокруг лес. Охрана обозов достаточно сильна, что же не давало покоя полководцу?

Первыми двигались, конечно, разведчики. Их сотни без конца кружили по округе, выглядывая любую опасность и определяя путь. В Елисани и вокруг набрали достаточно еды и людям, и коням, потому юртаджи пока не имели надобности рыскать по окрестностям в поисках пищи. Следом за разведкой двигались боевые тумены Бату и самого Субедея, это элита, тяжеловооруженная, закованная в латы конница, у которой лошади защищены не хуже всадников – гвардия хана и багатура кешиктены.

Больше всего Субедей дорожил обозом, состоящим из длинных старательно укутанных от чужих взглядов повозок. Тащить их было неимоверно тяжело, они то и дело вязли в сугробах, тогда дополнительно впрягались верблюды, сзади приходилось подталкивать. Одну из таких повозок решили поставить на длинные плашки, которыми пользовались урусы для своих возов зимой. Толмач сказал, что это по-лоз-зья. Получилось только хуже, эти плашки скользили хорошо не только вперед, но и назад, и когда двигались чуть на подъем, пришлось прикладывать дополнительные усилия, чтобы вытолкать повозки наверх, зато при спуске с берега на лед реки тяжелой повозкой были поранены два верблюда.

На повозках хранились осадные машины, которые Субедей впервые увидел в Нанкиясу, с трудом захватил и теперь берег пуще глаза. Они помогали разбить любые стены, с такими устройствами можно не бояться осады урусских городов, хотя, конечно, и затягивать не следовало. Дорожа китайскими трофеями, Субедей приказал везти их сразу за кешиктенами, чтобы ни на час не терять из вида и чтобы была возможность защитить ценные машины от любых нападений.

Только потом тянулись возы с юртами Батухана и царевичей, множества родственников, жен и наложниц, за ними и вокруг тащилась остальная орда. Замыкала лаву цепь обозов, каждый под своей охраной, и две тысячи легкой конницы в самом конце.

Казалось, беспокоиться не о чем, разведка доносила, что далеко впереди урусы принялись перегораживать реку, поджидая монголов, но их столько, что битва будет такой же быстрой и успешной, как и на Воронеже. Вокруг разведчики не обнаружили никого, позади лежала сожженная, вырезанная до единого человека Елисань. Но у Субедея отчего-то неспокойно на сердце.

Субедея недаром считали способным читать мысли других людей. Он умел читать, но только вовсе не с помощью магических заклинаний или жемчужины, вставленной в мертвое веко глаза. Нетрудно было догадаться, о чем думал каждый из приходивших к нему, но багатур не разубеждал болтунов. Пусть думают, что он связан с неведомой им силой, пусть считают, что взял у погубленного племени чжурчжэней силу и покровительство их богов. Бояться багатура должны не только враги, но и свои тоже. Пока боятся, не рискнут поднять на него руку.

Субедей сам распустил слух, что духи взяли у него глаз, чтобы взамен вставить другой – глаз самого бога смерти чжурчжэней, который видит внутри человека его душу и способен убивать даже находящихся очень далеко. Временами, когда в кибитке горело не слишком много свечей и она не двигалась, Субедей неожиданно снимал повязку, прикрывая здоровый глаз. При этом неподвижное веко выбитого оставалось открытым, и оттуда поблескивала черная жемчужина. Наверное, впечатление было ужасным, потому что каждый, увидевший это, уползал из кибитки, просто потеряв дар речи, и был готов на все, только бы еще раз не встретиться с таким взглядом. Несколько раз, показав вот так свой искусственный глаз и дав время рассказать об увиденном, Субедей приказывал убить болтуна страшной смертью, чтобы усилить впечатление. Помогало…