Олег Гончаров - Полонянин Страница 9

— А важенка жирная! Не успела еще наголодаться! Мы ее на том берегу нагоним!

Я уже подниматься из-за елки начал, хотел ему рукой помахать — давай, мол, сюда и варяжку прихвати, она нам теперь сгодится. Да не успел.

Лед под ними треснул, и ахнули всадники в полынью — брызги в небушко.

Схватила их река, водоворотом закрутила. Кони копытами по ледяной шуге бьют, люди в холодрыге барахтаются. И рады бы из воды на сушь выбраться, да не могут. А одежа тяжелая. Мех влагой студеной напитался, на дно потянул. Держит речка добычу свою, не отпускает. А топляки кричат в страхе, за жизнь свою борются, из последних сил стараются. Только мало сил. Вот-вот одолеет их быстрина. Заглотит пучина Водяному на забаву.

Я долго раздумывать не стал — на выручку кинулся. Выскочил из укрытия своего и к полынье поспешил. Слетел с берега, лег на лед, ногами от земли оттолкнулся и заскользил.

— Держись! — ору, а сам кушак обмерзшими пальцами развязываю.

Совсем руки отказали. Заледенели, точно сосульки. Рву узел, а толку никакого.

— Помогите! — на весь лес завопил в надежде, что загонщики меня услышат да на выручку придут.

Но не услышали — видать, выше по реке прошли. И лай собачий, и крики их удаляться стали. Значит, нет мне на их подмогу надежи.

— Добрыня! — слышу, как Красун кричит. — Выручай!

— Сейчас… сейчас… — шепчу, а сам мороз и охотников на чем свет стоит ругаю.

— Помоги! — это уже Ольга заголосила. Поддался узел.

Развязал кушак. Бросил конец.

Не долетела опояска моя, чуть-чуть не долетела. Подполз еще поближе, а под пузом лед потрескивает — как бы самому не провалиться.

— Красун, за коня держись! За луку седельную! — а сам опять кушаком размахнулся.

Удачно.

Схватилась княгиня за опояску накрепко, и откуда силы в ней? Я за кушак потянул, чую — к полынье сползаю. Развернулся к промоине ногами, на спину перекатился, уперся в наледь, опять потянул. Соскальзываю, в лед вжимаюсь, и Даждьбога поминаю, чтоб сдюжить. А у самого кости от натуги трещат. Тяжело. Набухло Ольгино корзно, точно камень неподъемный.

— Скидывай плащ! А то он и меня на дно утащит! Но она вцепилась в кушак и боится руку от него оторвать, чтоб застежку на корзне отстегнуть.

А тут кобылка Ольгина взбеленилась. С перепугу совсем с ума сошла — принялась пуще прежнего копытами молотить. На коня Красунова полезла. Да со всего маху ногой Красуну по голове. Вскрикнул тот и обмяк.

— Красун! — заревел я. — Красун, очнись! — А он молчит.

И вижу, как рука его с луки седельной соскользнула, как водоворот его под лед затаскивает. Вижу, а поделать ничего не могу — в руках кушак, а на другом конце Ольга.

— Красун! — А у самого от бессилия слезы наворачиваются.

Еще сильнее за опоясок тащу. У самого силы на исходе. А она ни в какую!

— Дура! — это я княгине. — Ты конец-то на руку намотай, а другой с себя плащ рви! Не удержу ведь! Отпущу!

Видно, дошло до нее, что не шучу я.

Отстегнула застежку.

Ушло корзно под воду вслед за Красуном.

Дальше — легче.

Выволок я ее на твердый лед, откинулся навзничь, воздух ртом хватаю, чтоб дух перевести. Княгиня на четвереньках ко мне подползла. Мокрая вся. Вода с нее ручьями бежит. У самой от холода зуб на зуб не попадает, а она из последних силенок по щеке мне ладошкой залепила.

— Это тебе за дуру, — просипела и рядышком рухнула.

Вот и мне бы немного полежать, с силами собраться, но только некогда. На Ольге одежа стала коростой морозной покрываться. Совсем заледенела баба. Жалко ее. Она хоть и варяжка, и лукавством своим из меня, княжьего сына, конюха бесправного сотворила, да все одно живой человек. Не хочу ее Марене отдавать. И так смерть вволю сегодня попировала, Красуна с собой в Пекло забрала.

А варяжку я ей не дам.

Заторопился я. На ноги вскочил. Ухватил ее за ворот и на берег потащил. А ее трясет. Ну, да с этой бедой мы мигом.

Доволок я ее до укрытия давешнего, до поваленной ели. Снег под стволом разгреб, а под снегом лаз. Елка-то упала, но ствол не на землю лег, а на ветви оперся. Медведи в таких укрытиях любят берлоги устраивать. Хвоя густая, а сверху еще и снежком прикрывает. Ни дать ни взять — шалаш. Вот туда я и стал Ольгу впихивать. Сам спиной сквозь ель пробиваюсь, а ее за собой тяну. Заволок кое-как. Огляделся. А шалашик-то просторным оказался. И нам двоим, и костру место найдется.

Теперь огонь нужен.

Пробил дыру в снежной крыше нашего схорона. Расчистил ее, чтобы от дыма не задохнуться.

— Потерпи, — это я Ольге, — скоро согреешься.

А сам веточек наломал, хвои пожелтевшей надрал. Снега под валежиной немного оказалось. Надежно от вьюги зимней елка свое ложе укрыла. Распихал я его по сторонам, а тут и трава пожухлая. Вырвал пучок, треух скинул, об затылок траву натер. Потом из калиты [13] кремень с кресалом достал, чагу [14] сушеную. Веточки вокруг травы клетью выложил. У самого руки трясутся от холода да от спешки. Развалилась моя клеть. Изругался я на себя за торопливость и наново ветки выкладывать начал. А спешить надо. Теперь каждое мгновение на счету.

— Огнь-огнец, живому отец, яви буйность свою ярую, душу жаркую, тело горячее, кровь жгучую, силу могучую. Обогрей и оборони от холода, от ворога, от глаза недоброго, от лихоманки злой, от тоски пустой. Дам за то тебе веточку — кушай, да меня слушай. А слова мои крепки и лепки, крепче Камня Алатырного да лепче Земли-матушки, — скороговоркой пробубнил я и ударил кремнем по кресалу.

Брызнули искры. Занялась чага. Дуть я на нее начал. Затлел трут, а я к огоньку травинку приложил. Подымила она чуток и вспыхнула. Вот и огонек появился. А потом и костерок занялся.

Всего несколько мгновений ушло у меня на то, чтобы костер развести, а и они вечностью показались. Теперь и за бабу приниматься пора. Парча да поволоки дорогие на ней водой наскрозь пропитались. Закоженели во льду. Я с нее их снимать начал, а они в руках, как слюда оконная, хрустят. А Ольгу колотун бьет. Зубы клацают. Она сказать что-то хочет, а вместо слов мычанье с завываниями.

— Ты молчи лучше. Молчи, — я ей тихонечко. — Тебе силы беречь теперь надобно. — А сам ее из одежи каляной высвобождаю.

Спохватился. С себя обыжку [15] овчинную скинул, чтобы было, во что Ольгу укутать. Рядом с костерком расстелил. Самого морозец куснул, да небось всего не выкусит.

Кое-как раздел бабу. На подстил положил. Красивая она, но мне сейчас не до красоты. Растирать ее начал. Она стонет, все старается прикрыться от меня, а я тру ее и приговариваю:

— Лихоманка злая, изморозь седая, это тело не твое дело. Вон из него и из места сего!

Долго тер, даже сам взопрел. Смотрю — только ступни у нее от холода синюшные, а сама розоветь начала, в глазах туман рассеивается.