Станислав Пономарев - Стрелы Перуна Страница 9

— Правда его! — громыхнула толпа.

Бортя сидел на снегу, погрузив в него искалеченную ладонь.  По лицу страдальца катились крупные капли пота.

— Помилуй, пресветлый князь! — взвизгнул тиун. — Правда не за ним! Измышляет он! Пощади!

— Боги правду его показали! — выкрикнул Святослав. — Закон ведаешь: око за око, зуб за зуб, а рука руки требует! Эй, отроки! Соблюдите закон!

К тиуну подбежали дружинники, подхватили. Бакун Рыжий вопил, отбивался. Но тщетно. С него сорвали кафтан, схватили, чуть не вырвав, за левую руку и погрузили ее в огонь костра. Вопль, звенящий в ушах, эхом отлетел от крыш высоких боярских хором и княжеских теремов города Киева. Отроки держали руку тиуна в огне ровно столько времени, сколько потребовалось его смерду, чтобы пройти с куском раскаленного железа от костра до кумира Перунова.

Крик слуги боярского продолжался недолго: Бакун потерял сознание. Воины подхватили обмякшее тело и поволокли его к подножию княжеского трона, отворачивая носы и ухмыляясь.

Святослав с презрением глянул вниз, поморщился и процедил:

— Уберите! Дышать нечем — изгадился весь. Тиуна уволокли прочь.

Князь глянул на смерда:

— Подойди сюда!

Бортя встал с трудом и, баюкая поврежденную руку, подошел к помосту: остановился, глядя на Святослава исподлобья.

— Правду перед воеводой Ядреем ты показал. Изолгавший тя холоп кару понес по закону. Но... — князь нахмурился, — передо мной ты вину заслужил, ибо татями кличешь гридей и боляр моих...

— Не мыслил язмь... — прохрипел Бортя пересохшим ртом.

— Мыслил, не мыслил, а не сокрыл правду души своей! Так вот: ежели бы ты холопом был, то яз повелел бы тебя повесить. Но ты свободный охотник-смерд. Значит, судный поединок — удел твой. Теперь не Велес, а Перун, бог наш громоносящий, будет судией твоим. Как только заживет рана твоя, свершится суд Перунов!

— Кто ж будет супротивник мой? — спросил Бортя.

— Супротивника найдем, — пообещал Святослав.

— Княже! Выбирай любого! Защитим честь твою от лапотника! — вразнобой закричали гриди.

— Дозволь мне, — наклонился к Святославу стоявший рядом с креслом сотский охранных воинов Святич.

— Нет! — остановил всех князь. — Яз сам выберу ему судного поединщика!.. Будет тебе боец! — громыхнул князь смерду. — Здесь побудь покамест. Может, он тебе уже сегодня отыщется!

Бортя опять сел на землю, опустил искалеченную ладонь в снег. Святослав тем временем обратил свой взор на кучку разбойников, выловленных мечниками в близлежащих лесах. Полтора десятка звероподобных угрюмых мужиков смотрели на великого князя исподлобья дерзко и вызывающе. Среди татей лесных выделялся один, похожий статью на медведя: в нем чувствовалась скрытая исполинская сила и тупая жестокость.

Князь указал на него пальцем. Двое дюжих дружинников подхватили разбойника, подвели к помосту и поставили на колени.

Тот же главный мечник стал выкрикивать своим рыкающим басом вины татя, пуча при этом глаза:

— Барма Кистень зовут татя сего! Атаман он лесной. А те — из ватаги его. Загубил Барма самолично четырнадцать душ! Среди них трех купцов...

Святослав поднял руку. Мечник замолчал.

— Вин за тобой не исчислить, атаман Кистень. Одной смертию тебя пытать мало. Хочу вот на другом спытать тебя... А ты не пойдешь ли в дружину мою?

Разбойник не сразу сообразил, о чем речь; уставился маленькими глазами на князя: спросил недоверчиво:

— А ча? Аль взаправду? — потом выпрямился, оглядел толпу зевак, бояр, гридей и решил: — А ча, в дружину дак в дружину. Дело привышное — нож и меч в деснице. Нам резать — што курей, што лю... — поперхнулся, закончил: — Исполать[30] тебе, князь! Согласный язмь...

— Отойди покамест в сторону! — распорядился Святослав. — Дай и товарищам твоим по чести воздать.

Разбойники, слыша и видя, как обошлось дело с их атаманом, все изъявили желание стать под великокняжеский стяг.

— В дружину хотите? — рассмеялся Святослав.

— Желаем, князь-батюшка! — хором вскричали тати.

— Не-ет! — князь погрозил пальцем. — Как Праве[31] велит, то и получите!

Кистень рванулся было вперед, но стражники уперлись в его грудь остриями копий.

Мечники выкликнули вины всем татям. Обличенные в убийствах потеряли головы; тем же, кто только грабил, отсекли кисть правой руки.

Святослав подозвал Кистеня:

— Значит, резать любишь?

— А ча? Дело привышное, — с мрачной решимостью признался вожак разбойников.

— Вот и зарежешь его на судном поединке, как время придет. — Князь показал пальцем на Бортю-охотника.

— А ча? И зарежу.

— Ну вот и славно. А покамест в порубе[32] под конюшней моей посидишь. Не обессудь. Не то ведь ты опять в лес утечешь новую ватагу сколачивать да люд честной резать.

— Да язмь... — опешил Кистень.

— Эй, отроки! В поруб его. Кормить и поить, как меня. Дышать же давать через раз. А как день придет — поставить его супротив Борти-смерда на судном поединке, — и, обернувшись к разбойнику, пояснил: — Честь быть в дружине моей заслужить надобно. Я все вины с тебя сложил, радуйся. А как повалишь обидчика моего, вот честь себе и заслужишь. А теперь иди покамест.

Глава пятая

Козни высокой любви

Ночь глядела в широкие окна царского дворца по-зимнему яркими холодными звездами. Кралась среди них олная луна и источала загадочный свет на черную землю. Тихо в столице Византии Константинополе. Спит Базар Мира. Закрыт на ночь Золотой Мост из Европы в Азию.

Тишина отнимала волю у дозорных, приклоняла могучих воинов к перилам и столбам каменных веранд или исполинским зубцам сторожевых башен. В таинственном полумраке воины казались блестящими истуканами, опасными и страшными, но неживыми. Сон, родной брат Ночи и Тишины, как царь или бог, заставлял склонять головы, закрывать глаза и пребывать в тревожном блаженстве. ..

В черной тени канала перед нижними окнами дворца скользнула стремительная тень, бесшумно метнулась к стене и исчезла. Дозорный воин ничего не заметил. Тишина ничем не нарушилась: никто не закричал, не позвал на помощь. Наверное, кто-то ждал вероломного. Или он был так скор и силен, что расправился с намеченной жертвой внезапно и бесшумно.

Ночь хранит свои тайны, и только день раскрывает их, если только... хотя бы один обладатель сокровенного желал сделать тайное явным. Скоро заре быть. Над Константинополем — четыре часа пополуночи...

В темном и мрачном в ночи коридоре стояли стражи из личной охраны императора Никифора Фоки. Этот коридор вел в покои царицы ромеев. Исполинского роста воинов набирали в гвардию со всех концов земли. Им хорошо платили: а что еще нужно искателям приключений?