Филипп Ванденберг - Проклятый манускрипт Страница 9

— Я понимаю твою нерешительность, дочь моя, но ты и не должна давать ответ сегодня. Время подскажет тебе верное решение.

Потом она дважды хлопнула в ладоши, и в комнате появились две сестры.

— Подготовьте для нее ванну, обработайте раны и дайте новое платье, — велела аббатиса монашкам. Тон, которым она это сказала, разительно отличался от того, каким она разговаривала с Афрой.

Монашки послушно кивнули и, скрестив на груди руки, повели Афру в подвальное помещение, где подготовили для нее ванну в деревянном чане с теплой водой. Когда Афра купалась в теплой воде? Она мылась один раз в месяц и обходилась при этом парой ведер холодной воды, которую выливала себе на голову. Въевшуюся грязь она отмывала своеобразным мылом из сала, рыбьего жира и травяного масла, хранившегося в лохани и вонявшего, как нищий.

Девушка покраснела и смущенно опустила глаза, когда монашки протерли чан, прежде чем снять воду с огня и налить ее. Потом они помогли Афре раздеться и, после того как она залезла в воду, промыли ей раны, которые она получила, когда бежала через лес. Потом они принесли серое платье из жесткого колючего материала, которое носили послушницы, и повели ее — Афра не поняла как — из подвала на верхний этаж длинного здания.

Афра увидела перед собой длинный узкий зал — трапезную, в которой монахини принимали пищу. Над колоннами из грубого известкового туфа высился острый, как у церкви, купол. Справа и слева вдоль стен стояли в ряд длинные узкие столы, соединявшиеся в конце поперечным столом. За ним, чтобы видеть весь зал, сидела аббатиса. Сидевшие за столами монахини молча смотрели на стены, на которых были выгравированы суровые изречения, напоминавшие о земном существовании, такие как «Целью твоих размышлений должна быть смерть», «Лучше не думать, а повиноваться». Или такие: «Человек рожден не для того, чтобы обрести счастье на земле». И еще: «Ты — не что иное, как пыль и пепел».

Афре показали место на нижнем конце ряда столов. Но никто не обратил на ее присутствие никакого внимания. И, как все остальные монахини, Афра стала смотреть через стол на стену, и, как и все остальные, не осмеливалась взглянуть на соседок. Вместо этого она прочла одно изречение, бросившееся ей в глаза: «Не смотри, не суди. Предоставь свою печальную судьбу Всевышнему».

Изречение привело ее скорее в ярость, чем в смиренное состояние. После молитвы, которую Афра не знала, перед ней на столе возникли краюха черного хлеба и кусок сыра. Удивленная, она обернулась, чтобы посмотреть, откуда появилась еда. Две монашки раздавали продукты из корзины. Еще две расставляли на столах глиняные кувшины с водой и кружки.

Впереди раздался пронзительный голос аббатисы:

— Афра, ты тоже должна подчиняться правилам нашего ордена. Поэтому опусти взгляд и с благодарностью прими то, что тебе дают.

Афра послушно приняла полагающийся вид и начала жадно поглощать хлеб и сыр. Она была голодна, так голодна, что краюха хлеба не могла утолить этот голод. Ей даже показалось, что крохи еды только раздразнили ее аппетит. Скосив взгляд в сторону, не поворачивая головы, она заметила, что сидевшая слева от нее монашка отложила в сторону хлеб, откусив от него всего два раза. Афра с нетерпением ждала благоприятного момента и, улучив его, быстро завладела куском хлеба.

Монахиня сделала рукой какое-то движение, словно говоря: «Это мое!» Но, может быть, ее поспешное движение имело иное значение. В любом случае, Афра моментально проглотила хлеб и выпила кружку воды.

После благодарственной молитвы монахини поднялись. Пару минут можно было тихо разговаривать.

Странным голосом, который звучал как-то задушено, монахиня, у которой Афра похитила хлеб, обратилась к новенькой.

— Почему ты съела это? — с упреком спросила она.

— Я была голодна! Я ничего не ела два дня!

Монахиня отвела глаза.

— Я отдам тебе хлеб, как только смогу, — сказала Афра.

— Дело не в этом, — ответила монахиня.

— А в чем же? — с любопытством спросила Афра.

— В хлебе была запечена лягушка, настоящая лягушка!

Афра с отвращением сглотнула, ее желудок словно просился наружу. Но потом она заставила себя вспомнить, как по необходимости ела у ландфогта Мельхиора кое-что и похуже, чем запеченная лягушка. Она сглотнула еще раз, потом другой и спросила собеседницу:

— Кто это сделал?

В приступе злорадства монахиня ответила:

— Кто же еще, как не наша сестра повариха!

— Но почему?

— Почему, почему, почему! Ты должна знать, что в этом монастыре все друг другу враги. У каждой, с кем ты тут встретишься, своя история, связанная с появлением здесь. И каждая находящаяся сейчас в этой трапезной считает, что несет самый страшный груз. Постоянное молчание, постоянное самоуглубление, созерцание заставляет переживать такое, чего не происходит на самом деле. Через пару месяцев начинаешь думать, что та или другая посягает на твою жизнь, и в самом деле, не проходит и года, чтобы некоторые из нас не ушли из жизни — по чьей-то вине или по собственному желанию. У новой церкви нет башенок и, как видишь, на всех окнах решетки. Почему бы это?

— А что же значит лягушка в хлебе?

Монахиня подняла брови, и у нее на лбу появились глубокие морщины.

— Как и змея, лягушка — символ дьявола. Как раковина считается символом Девы Марии, поскольку мать Господа носила в своем теле самую ценную жемчужину, так и лягушка считается самым дьявольским из всех животных, потому что производит на свет тысячи икринок зла, а зло всегда порождает зло.

— Может быть, — начала горячиться Афра, — но почему повариха запекла лягушку в хлебе, если не была уверена, кому она попадется?

— Я не знаю, но, возможно, ее ненависть и проклятие направлены против всех нас. Как я уже говорила, тут все друг другу враги, даже если на первый взгляд все выглядит иначе.

И вдруг, словно по тайному знаку, жаркий шепот и шушуканье стихли, и монахини выстроились друг за другом в колонну, молча начавшую движение к выходу.

Со своего места аббатиса сделала Афре знак присоединиться к колонне. Не колеблясь ни минуты, Афра повиновалась, но получила кулаком в бок от маленькой, толстой, тяжело дышавшей монашки, которая жестом велела ей стать в хвосте колонны.

И только теперь Афра заметила, что монахини отличались друг от друга цветом одежды. Толстушка принадлежала к женщинам, одетым в глубокий черный цвет, таких ряс было десятка два, а остальные, как и сама Афра, были одеты в простые серые одежды. Осанка одетых в черное монашек была высокомерной, они не удостаивали одетых в серое ни единым взглядом. В отличие от них, одетые в серое монахини казались униженными и подавленными.