Александр Дюма - Бог располагает! Страница 9

Вошла женщина на вид лет пятидесяти, простая, но полная достоинства и доброты.

— Госпожа Трихтер, — сказал он ей, — сегодня сюда явится неизвестный, он пожелает говорить с хозяином дома. Вы тотчас должны уведомить меня о его приходе. До скорой встречи, Фредерика.

Он сжал руку девушки и вышел, оставив ее погруженной в раздумье.

Около полудня г-жа Трихтер действительно постучалась в дверь его комнаты, чтобы сообщить, что некто просит владельца дома принять его.

Хозяин поспешил спуститься в салон, куда он велел проводить посетителя; однако при виде того, кто его там ждал, он не смог скрыть досады.

Он впервые видел этого человека.

То был Лотарио.

Он сразу узнал астролога, поклонился и молча подал ему письмо.

Пока тот читал его, Лотарио не спускал глаз с двери в надежде, что сейчас утреннее видение снова явится и ослепит его. Но он ждал напрасно. Его упования не осуществились.

А тот, кто вчерашней ночью был астрологом, окончив чтение, повернулся к Лотарио и произнес с невыразимо странной усмешкой:

— Что ж, сударь. Завтра утром в прусском посольстве? Я приду.

Следуя полученным указаниям, Лотарио тотчас откланялся и удалился.

Через час явился еще один гость.

— Ах! Наконец-то! — воскликнул при виде нового посетителя хозяин дома, на этот раз признав в нем именно того, кого ждал.

Пришелец произнес всего несколько слов:

— Сегодня вечером, в одиннадцать. Мы рассчитываем на вас, Самуил Гельб.

IV

ПОСЛАНЕЦ ВЫСШЕГО СОВЕТА

Была половина двенадцатого, когда Самуил Гельб постучался в ворота дома на улице Сервандони, что позади церкви святого Сульпиция.

Встречу ему назначили на одиннадцать ровно, однако Самуил умышленно опоздал, чтобы не ждать или — кто знает? — желая, чтобы подождали его.

Особняк, куда он стучался, выглядел самым обыкновенным, ничто в нем не привлекало внимания: подобно любому из соседних строений, то был молчаливый, уединенный дом, безучастный к уличному шуму.

Ворота отворились. Самуил проскользнул внутрь и быстро прикрыл их за собой. А сам пробормотал:

— Вхожу как вор, но выйти могу как король. И даже более того…

Привратник, выглянув из своей каморки, остановил его:

— Кого вы ищете?

— Тех, что поднялись на сорок две ступени, — отвечал Самуил.

По-видимому, удовлетворенный таким странным ответом, привратник вернулся к себе в каморку. Должно быть, то был не просто привратник!

Самуил прошел по коридору, повернул направо и поднялся на второй этаж, насчитав двадцать одну ступеньку.

Там к нему приблизился некто, шепнув на ухо:

— Франция?..

— … и Германия, — откликнулся Самуил так же тихо.

Человек отступил, давая ему дорогу, и Самуил поднялся по лестнице еще на двадцать одну ступень.

Перед ним была дверь. Открыв ее, он оказался в чем-то вроде прихожей, где ему встретился другой незнакомец.

— Народы?.. — вполголоса начал он.

— … суть короли, — закончил Самуил.

Тогда его проводили в залу, обставленную чрезвычайно просто. Если не считать гобеленов, здесь не было никаких излишеств. Стены, пол, окна, потолок — все было затянуто плотной тканью, по-видимому предназначенной для того, чтобы заглушать голоса и любые другие звуки. Нечего и говорить, что двери были двойными, а ставни — плотно закрытыми.

И ни ламп, ни свечей. Залу освещал только огонь камина, отсветы которого, мелькая по стенам, порой, казалось, оживляли изображенные на гобеленах фигуры, и те приходили в движение.

Шесть человек сидели здесь, ожидая Самуила.

У пятерых лица были открыты, шестой же не только надел маску, но и задрапировался в широкий длинный плащ, словно маска не казалась ему достаточной защитой, и держался в дальнем от камина углу, где свет не достигал его.

Кресла присутствующих были повернуты так, что все они располагались лицом к человеку в маске, по-видимому председательствующему на этом собрании.

При появлении Самуила все встали с мест, лишь тот, в маске, не пошевелился.

Ответив поклоном на приветствия, Самуил тотчас устремил взгляд на незнакомца.

Вот с кем ему предстояло иметь дело. Это с ним придется вести борьбу.

— Вы, — обратился он к неизвестному, — член Высшего Совета, оказавший нам честь присутствовать на нашем собрании?

Человек в маске молча кивнул. В душе Самуила всколыхнулось сложное чувство — смесь горечи и торжества. Заняв свое место рядом с другими, он продолжал:

— Верительные грамоты нашего гостя, разумеется, при нем?

Не произнося ни слова, незнакомец затянутой в черную перчатку рукой протянул ему запечатанный конверт.

Приблизившись к огню, Самуил осмотрел печать.

— Да, — сказал он, — это печать Совета.

Сломав печать, он развернул письмо:

— Знаки и подписи в порядке.

И стал читать вслух:

«Нашим братьям из Парижа надлежит допускать на любые свои собрания подателя сего, коему мы доверяем всю полноту нашей власти. Во всех спорных вопросах ему принадлежит решающий голос. Его лицо всегда будет скрыто маской, и он никогда не заговорит. На все вопросы он станет отвечать знаками согласия либо отрицания или же молчанием, ибо мы хотим, чтобы все личное в нем исчезло, устранилось, всецело поглощенное нашей общей идеей: он будет не человеком, а самим Советом, немым и незримым, перестав быть самим собой, чтобы сделаться всеми нами».

— Отлично, — обронил Самуил, складывая письмо и кладя его к себе в карман. — Начнем заседание, господа.

Все снова сели.

— Поскольку Высший Совет на этот раз нас услышал, я полагаю, разумнее всего будет для начала объяснить, каково наше положение здесь, во Франции, и изложить суть наших надежд и уже достигнутых успехов.

Человек в маске сделал утвердительный жест, и Самуил Гельб продолжал:

— Со времени падения императора Наполеона вот уже четырнадцать лет как Союз Добродетели изменил если не свои идеалы, то цели. Деспот повержен, но борьба против деспотизма продолжается. Короли, пообещав Германии независимость, сделали это лишь затем, чтобы побудить ее участвовать в борьбе с Наполеоном. И вот Наполеон мертв, они же делают все то, в чем прежде упрекали деспота, разменивая его тиранию на мелкую монету. Наша дорогая отчизна, некогда захваченная этим гигантом, немного выиграла оттого, что теперь ее душат царственные лилипуты, связывая по рукам и ногам своими жалкими нитяными оковами. Угнетение от этого становится только еще более оскорбительным. Военный союз освободил нас от иноземного гнета, ныне настал черед Союза Добродетели разбить цепи своего отечественного рабства. Независимость мы завоевали, теперь нам нужна свобода.