Александр Холин - Екклесиаст Страница 9

Пока я брёл по пасхальному Арбату, разбрызгивая свои колючие мысли, храм Иерусалимского подворья неожиданно оказался совсем рядом. Вот и славно. Зайду, помолюсь, уже должна быть утренняя Пасхальная литургия. А там… Что будет «там», я не мог предположить, да и не хотел. Ведь жизнь превращается в бессмыслицу, коли будешь знать, что тебя ожидает. Но сразу за порогом храма меня ждало разочарование.

Народ, как обычно, толпился по приделам, на амвоне пред Царскими вратами диакон усердно бубнил ектенью, а посреди храма стоял открытый гроб с возлежащим в нём покойничком. И это на утреннюю литургию в Пасхальный день! Вообще-то я слыхал, что преставившиеся в такой день были счастливы и в этом мире, и в будущем, но мне-то что до этого? Пришёл, блин, на Пасху в храм, а там совсем другие молебны! Надо было в свою старообрядческую церковь пойти. По крайней мере, старообрядцы не позволяют себе превращать обитель Бога в вертеп для разбойников, то есть покойников. Ну, вы поняли.

На аналое пред Царскими вратами лежал праздничный крест Воскресения Господня. Я решил, как положено, подойти, поклониться и отправляться по своим делам. Ан, не тут-то было. Отвесив поклон Кресту, я развернулся к выходу, бросил мимолётный взгляд на покойничка, и… и чуть не упал. В прямом смысле этого слова.

В гробу лежал я сам!

Вы не поверите, но это так. Я застыл, как вкопанный.

Несколько минут подряд рассматривал себя, покойничка. Надо же, пришёл на собственные похороны! Ведь не может же быть такого! Никогда! Если только тот, в гробу, не мой потенциальный двойник. Я ещё раз посмотрел на него. Нет, двойником он быть не мог просто потому, что у меня есть некоторые физиологические черты, не способные отпечататься даже на клонированном трупе. А тут православная церковь! Какой клон? Какой двойник? Хотя от новообрядцев чего только наша страна не натерпелась с тех времён, как патриарх Никон устроил в семнадцатом веке кровавую религиозную бойню русского народа. Но сейчас не семнадцатый век и в гробу не мог оказаться я ни под каким соусом!

Нет, явно с головой что-то не то. Ноги тоже грозились отказать в передвижении по зримому миру. Я кое-как доковылял до лавочки для немощных, стоящей неподалеку, плюхнулся на неё, положил рядом полученный в подарок фолиант и прислонился спиной к храмовой стене. Затылком я чувствовал явный холод камня, а вот глаза…

Там где только что был великолепный церковный иконостас, передо мной возникла какая-то стена. Правда, с рисунками, очень похожими на церковную роспись. Но мне было не до них хотя бы потому, что не может физическое пространство так неожиданно изменяться! Так быть не может, потому что не может быть? А почему не может?

Меж тем, перед моими выпученными от страха и удивления глазами проносились какие-то обрывки то ли прошлого, то ли будущего, словно кадры в немом кино. Причём, я чувствовал, что происходит нечто необычное, значит соображение пока не потеряно. Что же дальше?

Дальше я оказался в каком-то круглом помещении, в центре которого стоял каменный, вероятно мраморный, треугольный пьедестал, который окружали четыре колонны, подпирающие свод. Но, судя по обстановке храма, в котором я только что сидел возле стены на скамеечке, вместо Царских врат здесь были красные двери, вероятно густо вымазанные аппетитной киноварью или жертвенной кровью, как водится. От дверей даже донёсся тяжёлый солёный запах крови, или мне это только показалось? Значит, восток здесь воспринимается в красном цвете, как утренняя заря? Это предположение немного почеловечнее, чем кровавые хичкоки, но красная дверь не исчезла. Я покосился налево.

С северной стороны в круглой огромной зале красовались чёрные ворота или двустворчатые двери, будто старающиеся отобразить пещерную темноту. Куда уж там Малевичу со своим квадратом! Несмотря на то, что восточные врата покрашены красной праздничной краской, а северные вымазаны в траурную пещерную сажу, от них веяло большей уверенностью и спокойствием. Как будто двери, хранящие за собой какие-то другие миры, могли передать энергию, скрывающуюся в задверном проёме.

А почему бы и нет? Ведь на том же севере находилась заветная Гиперборея или Арктида, откуда появились переселенцы, разъехавшиеся по всему миру. Кстати, архипелаг Гипербореи впоследствии затонул по неизвестным причинам и получил новое название Атлантиды. Выходит, там родина всего живого, так почему же в родительском доме, то есть, на уцелевших ещё островах Франца Иосифа, Новой Земли и Гренландии не найти спасительной положительной энергии? Очень даже реально.

С южной стороны круглую залу со сводчатым потолком венчали лёгкие белые двери, очень похожие на ажурные резные створки каких-нибудь дамских альковов. Причём, двери были не только белые, а ослепительно белые, будто снежное высокогорье ворвалось сюда вместе с горным контрастом, смотреть больно. Краски такой в природе не бывает. А выглядели южные врата совсем как дуэльная перчатка, брошенная дубовым гиперборейским вратам, вымазанным поганым чёрным цветом. Только от белых кисейно-кружевных створок несло жутким холодом и пронзительным запахом миндаля с примесью резеды, как от настоящего цианистого калия.

Но, как светлый этот мир имеет четыре стороны света, так и здесь, в мировом кругу, было четыре двери. То есть, общую картину дополняли западные двери голубого цвета. Правда эта голубизна постоянно варьировала меж мрачно-бирюзовым штормом в каком-нибудь неизвестном океане и яркими невинными глазками грудного младенца. Удивительная часто меняющаяся окраска западных дверей не просто поражала воображение и будила любопытство, а привлекала и манила, словно обложка запрещённой книги, которую обязательно надо было прочитать! Если бы человеку, находящемуся меж дверей был предоставлен выбор, в какие ворота войти, то он обязательно должен был выбрать именно голубые ворота из-за игры красок, обещающей познакомить с ещё большими чудесами.

Здесь я тоже сидел на скамье, протянувшейся вдоль всей круглой залы, разрываемой только в дверных проёмах. Но за дверями пока неизвестно что, а вот треугольный мраморный монолит в центре помещения очень напоминал алтарь-жертвенник ламаистских монастырей. Неужели меня затащили какие-то силы в другое время, в другое место и в другой мир для того, чтобы просто принести в жертву? Нет, всё-таки здесь что-то не так.

Зал, в котором я оказался, вовсе не был похож на церковь, где лежало моё тело. При этой мысли колючие мурашки шустро принялись за свою работу вдоль позвоночника.

Та церковь, куда я сегодня пришёл, была всё-таки православной! Православной? Неужели в христианском храме может случиться на праздничную Пасху: вместо Литургии совершается какое-то отпевание?! Если это даже я в будущем, то очень не хотел бы такой смерти. Разлука с живым гораздо хуже, чем разлука с умершим, но одно не извиняет другое и не позволяет отменять праздник Бога на земле.