Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) Страница 9

– С Божьей помощью, Корнелис, надо все же попытаться, – ответил Ян. – Но сначала мне нужно сказать тебе пару слов.

– Говори.

С площади донесся новый взрыв воплей.

– Ого! – поразился Корнелис. – Как разъярены эти люди! На кого они так обозлены – на тебя? Или на меня?

– Полагаю, на обоих. Так вот, я должен сказать тебе, брат, что помимо глупой клеветы, что возводят на нас оранжисты, они ставят нам в вину переговоры с Францией.

– Вот дурачье!

– Да, но тем не менее они упрекают нас за это.

– Однако если бы эти переговоры успешно закончились, они избавили бы их от поражений, мы бы не потеряли Рес, Орсэ, Везель, Рейнберг, французы не перешли бы через Рейн, и Голландия среди своих болот и каналов все еще могла бы считать себя непобедимой.

– Все это верно, брат, но еще более абсолютная истина заключается в том, что если бы они сейчас обнаружили нашу переписку с господином де Лувуа, мне, каким бы я ни был искусным лоцманом, уже не удалось бы спасти от крушения тот утлый челнок, что должен вывезти де Виттов за пределы Голландии. Эти письма в глазах честных людей послужили бы свидетельством того, как я люблю свою страну и сколькими личными благами пожертвовал бы во имя ее свободы и славы, но эта же корреспонденция наверняка нас погубит, попади она в руки оранжистов, наших победителей. Поэтому, дорогой мой Корнелис, я надеюсь, что ты сжег ее, прежде чем покинуть Дордрехт и отправиться за мной в Гаагу.

– Милый брат, – отвечал Корнелис, – твоя переписка с господином де Лувуа доказывает, что в последние годы у Семи Соединенных провинций не было второго столь же великого и благородного гражданина и вместе с тем такого мудрого дипломата, как ты. Я дорожу славой отечества, а тем паче твоей славой, брат мой, и поэтому я не сжег этих писем.

– В таком случае для земной жизни мы оба погибли, – спокойно промолвил бывший великий пенсионарий, подходя к окну.

– Да нет же, Ян, совсем напротив! Мы еще дождемся и выздоровления телесного, и возрождения духа нации.

– И что же ты сделал с этими письмами?

– Я отдал их на хранение Корнелису ван Берле, своему крестнику. Ты его знаешь, он живет в Дордрехте.

– Ох, бедный мальчик! Такой милый, наивный, словно дитя! Ученый малый, столько всего знающий, но только и думающий о своих цветах. Ты поручил ему эти смертоносные письма, но, брат, они и его погубят, этого славного беднягу Корнелиса!

– Погубят?

– Да, ведь он неминуемо проявит либо силу, либо слабость. Если он силен… Пусть ему чуждо все то, что творится вокруг, пусть он погребен в провинциальном Дордрехте и удивительно рассеян, со дня на день он неизбежно узнает, что с нами случилось, и если силен духом, он станет нами гордиться, а если слаб, струсит, сообразив, что за дружбу с нами можно поплатиться. Будучи сильным, он разгласит секрет из благородных побуждений, а будучи слабым, выдаст его с перепугу. И в том, и в другом случае, Корнелис, ему конец, и нам тоже. Следовательно, брат мой, бежим скорее, если еще не поздно.

Приподнявшись на своем ложе, Корнелис успокоительным жестом дотронулся до руки младшего брата, и тот содрогнулся, ощутив прикосновение заскорузлого бинта:

– По-твоему, я не знаю своего крестника? Думаешь, я не научился читать каждую мысль, мелькающую у него в голове, каждый порыв его души? Ты спрашиваешь, силен он или слаб? Ни то ни другое, но каков бы он ни был, это неважно. Главное, он сохранит секрет по той простой причине, что понятия о нем не имеет.

Ян удивленно замер.

– О, не забывай, что главный инспектор плотин – политик, прошедший школу самого Яна, – продолжал Корнелис со своей обычной ласковой улыбкой. – Говорю же: ван Берле не знает ни характера, ни ценности доверенных ему бумаг.

– Так поспешим! – вскричал Ян. – Коли время еще не упущено, передадим ему приказ сжечь всю пачку!

– Через кого передадим?

– Пошлем к нему Кракэ, моего слугу, который должен сопровождать нашу карету верхом. Он пришел в тюрьму вместе со мной, чтобы помочь тебе спуститься с лестницы.

– Подумай прежде, Ян. Жаль сжигать столь славные документы.

– Мой храбрый Корнелис, я думаю прежде всего о том, что братьям де Витт нужно остаться в живых, чтобы спасти свою репутацию. Если мы умрем, кто защитит нас? Или хотя бы поймет?

– Стало быть, ты думаешь, они убьют нас, если найдут эти бумаги?

Ян, не отвечая брату, протянул руку в сторону площади Бюйтенхофа, откуда в этот момент донесся новый взрыв яростных воплей.

– Да-да, – сказал Корнелис, – слышу. Кричат. Но что означают эти крики?

Ян открыл окно.

– Смерть предателям! – завывала чернь.

– Теперь понимаешь, Корнелис?

– Это мы – предатели? – узник поднял глаза к небу, недоуменно пожав плечами.

– Мы, – вздохнул Ян де Витт.

– Ну, и где же Кракэ?

– У дверей вашей камеры, надо полагать.

– Так позови его.

Ян выглянул за дверь. Верный слуга действительно ждал у порога.

– Войдите, Кракэ. И крепко запомните то, что сейчас скажет мой брат.

– О нет, Ян, слов недостаточно. К несчастью, мне придется написать.

– Это еще почему?

– Потому что ван Берле никому не отдаст и не сожжет доверенные ему бумаги без моего личного приказа.

– Но сможешь ли ты писать, мой дорогой? – усомнился Ян, глядя на покалеченные руки, сплошь покрытые ожогами.

– О, дай мне только бумагу и чернила! – попросил Корнелис.

– Есть, по крайней мере, карандаш.

– А бумага найдется? Ведь мне ни клочка не оставили.

– Вот Библия. Вырви из нее первую страницу.

– Идет.

– Но что, если получатся лишь неразборчивые каракули?

– Вот еще! – Корнелис задорно взглянул на брата. – Если мои руки выдержали жар палача, а моя воля восторжествовала над страданием, стоит соединить их усилия, и вы увидите: перо в этих пальцах не дрогнет.

Сказано – сделано: он начал писать.

Тотчас из-под белой повязки стали просачиваться капли крови – стоило пальцам нажать на карандаш, и открытые раны закровоточили под намотанной тряпкой. При этом зрелище пот выступил на висках великого пенсионария. Корнелис писал:

«Дорогой крестник, сожги пакет, который я оставил тебе на хранение, не заглядывая, не распечатывая, дабы его содержание осталось для тебя неизвестным. Тайны, подобные сокрытой там, убивают своих хранителей. Сожги, и ты спасешь Яна и Корнелиса.

Прощай и люби меня.

Ян со слезами на глазах стер с листа запятнавшую его каплю этой благородной крови, вручил письмо Кракэ, дал ему последние указания и снова обратился к Корнелису. Тот, еще бледный от только что перенесенной боли, казалось, вот-вот лишится чувств.