Иван Дроздов - Покоренный "атаман" Страница 9

Из окна третьего этажа Борис Ильич оглядывал местные «Черемушки». Они начинались за вокзалом — 'там новые и старые здания взбегали на гору, тянулись, как цыплята к наседке, к молочно–белому красавцу — институту металла. Новый район начинался на берегу пруда: встали стеной большие дома и разделили город на старый — ветхо–серый и молодой — торжественно–светлый. Дом Каировых возвышался над районом старого города. Это был один из тех высотных домов, которые были разбросаны по всему городу и служили украшением Степнянска.

Вспомнил Борис Ильич, какую радость испытывал он, получая большую профессорскую квартиру в новом доме.

3

Леон ходил вокруг тумбы, читал театральные афиши. Буквы рябили, прыгали перед глазами — ни одного слова Леон не понимал. Если бы афиша возвещала о прилете на землю жителей Луны, ученый все равно бы этого не узнал. Он всецело был поглощен одной мыслью — как бы не встретиться с Борисом Ильичем.

Папиашвили заходил за ним и прежде. Он появлялся в квартире Каировых в тот самый момент, когда Борис Ильич, закончив чаепитие, брал в руки портфель. «А-а… коллега!» — говорил он, открывая дверь Леону. И кричал на кухню или в комнату жены: «Манечка, поздоровайся с Леоном, мы уходим». Но сегодня по просьбе и по замыслу Каирова он должен был опоздать.

И поговорить с Марией Павловной наедине.

Поднявшись на лифте, Леон подошел к двери, на которой красовалась надпись: «Профессор Каиров Б. И.». Нажал звонок. Прислушался. Нажал снова, теперь уверенней. В ответ снова тишина. И лишь две–три минуты спустя дверь внезапно растворилась.

— Вы неосторожны, Мария Павловна! Нужно спрашивать, а уж потом открывать. Здравствуйте!..

— Борис Ильич только что вышел. Вы разве с ним не встретились? — Представьте себе, разминулись. Вот ведь какая жалость! Ну, не беда.

Не дожидаясь приглашения, Папиашвили вошел вслед за Машей в квартиру.

— Он что–то рано ушел на работу.

— Наоборот, сегодня задержался, — возразила хозяйка.

— Я хотел предупредить его, что пойду в совнархоз.

Папиашвили присел на край дивана. Он был смущен, не знал, с чего начать щекотливый разговор.

— Хорошая у вас квартира, — оглядывая стены, начал Папиашвили. — В Москве, пожалуй, такую не дадут.

— Мы не собираемся переезжать в Москву, — сказала Маша, догадываясь, что Леон пришел неспроста.

И Маша прикинулась простушкой.

— Если бы в Москву, Леон Георгиевич!.. Я всю жизнь мечтаю попасть на сцену столичного театра.

Леон клюнул: он поудобнее уселся в углу дивана, стукнул по колену кулаком и почти воскликнул:

— Превосходно! Теперь вы, можно сказать, приближаетесь к цели.

— Каким образом? — Бориса Ильича тянут в Москву, предлагают высокий пост. Он вам разве не говорил?..

«Ага, вот цель твоего визита», — подумала Маша.

Она заговорила с Леоном резко, с чувством превосходства и оскорбленного достоинства:

— Скажите, Леон Георгиевич, почему вы, ваш начальник Каиров и люди, подобные вам, считаете мир своей вотчиной, а всех людей, кроме ваших единомышленников, — простаками? Вам не приходила в голову мысль, что люди много умнее, чем вы о них думаете?..

Папиашвили повернулся к Маше. Он был удивлен, озадачен — никак не ожидал от нее такого откровения.

— Но позвольте, кто вам сказал…

— Нет, вы все–таки ответьте на мой вопрос. Мне любопытно знать природу людей, с которыми судьба меня свела.

— Ваш вопрос, Мария Павловна, — заговорил он, глубоко вздохнув, — с научной точки зрения поставлен не совсем верно. Вы говорите: «люди», а я вам скажу, какие. Когда вы покупаете в магазине картошку, то и она не одинакова. Одна попадается гладкая, крупная, другая, извините, кривобока, в ямках. А посмотрите на людей: у одного интеллект на лице написан, глянешь на другого… Я вахлака за версту вижу, интеллектуала — тоже.

— Себя, конечно, относите…

— Зачем переходить на личности. Не надо, Мария Павловна, издеваться. Я с вами откровенно, а вы смеетесь.

— Нет, нет, Леон, тут не над чем смеяться. Тут плакать надо. Вы ведь и меня к «вахлакам» относите…

— Мария Павловна!..

— Подождите! Дайте мне сказать свое слово. И тоже откровенно. «Интеллектуалы» мне знакомы. Я знаю их, работала с ними в театре. На людей они смотрят вашими глазами. Каждым словом, каждым жестом эти «одаренные супермены» стараются убедить меня в творческой несостоятельности. Я верю в свой талант, люблю всей душой театр, а они отвращают меня от сцены. И вот что обидно: многих отвратили! Воспользуются слабостью человека и толкнут в спину. Я знаю вас, Леон Георгиевич, но лучше бы вас не знать.

Леон не понимал Марию, в его немигающих глазах чуть заметной тенью остановилась тревога.

Откровенность Марии Павловны, ее неожиданно резкие суждения повергли Леона в замешательство. Он хотел бы возразить, «поставить» собеседницу на место, но слов не находил. Леон не мог защищать себя — не мог, во–первых, потому, что, как ему казалось, и сам не знал себя, а во–вторых, Мария Павловна открылась для него с неожиданной стороны: поразила умом. «Надо же что–то сказать, черт побери!» — в сердцах ругнул себя Леон. И сказал первое, что пришло на ум:

— Извините, Мария Павловна, мне надо… Извините…

— За что же вас извинить? Это я вам наговорила дерзостей — вы меня извините.

— Я не обижаюсь. Вы все говорили верно. И удивительно умно. Я хорошенько обо всем подумаю. До свидания.

«К чему мой пыл?» — спрашивала себя Мария. — Зачем я ему все это говорила?..»

Глава третья

1

В последний раз Андрей прошелся по пролету цеха, в котором работала бригада сборщиков электронных машин — его бригада. Все уже знали о новом назначении Самарина. И может быть, потому были как никогда сдержанны. Ребята стояли у своих мест — кто у стола, покрытого блестящим полиэтиленом, кто в окружении серебристых ящиков со множеством обнаженных проводов, полупроводниковых пластинок, электронных ламп, а кто просто сидел без дела, опершись руками о колени.

Самарин подходил к каждому — одному пожимал локоть, другому клал руку на плечо.

Это были ребята, с которыми он собрал, смонтировал не один десяток малых и больших электронно–вычислительных машин; с ними он объездил многие страны; осматривал, принимал, а затем транспортировал оборудование, купленное у капиталистов: устанавливал машины на отечественных заводах, в институтах, академических центрах. Эти ребята, как никто другой, могут судить об электронной технике в разных странах, о степени добросовестности фирм и компаний, о талантливости инженеров, создающих электронную технику. Они и сами конструкторы и изобретатели; каждый из них творит, доделывает, изобретает «на ходу», не оформляя патентов, не требуя вознаграждений. Они начинали работу техниками, слесарями — совсем молодыми людьми. Теперь иным из них под тридцать, и почти каждый имеет диплом инженера–электроника. Бригаду хотели переименовать в группу электроников, но ребята воспротивились: «Называйте нас слесарями», — гордятся рабочим званием.