Александр Дюма - Все приключения мушкетеров Страница 9

В эту самую минуту у дверей приподнялась драпировка и из нее показалось прекрасное, благородное, но чрезвычайно бледное лицо.

– Атос! вскрикнули оба мушкетера.

– Атос! повторил сам де-Тревиль.

– Вы меня требовали, капитан, сказал Атос де-Тревилю, слабым, но совершенно спокойным голосом: – товарищи мои сказали, что вы меня требовали и я поспешил явиться за вашими приказаниями; что вам угодно?

И с этими словами мушкетер в безукоризненной форме, со шпагой, как обыкновенно, вошел в кабинет твердым шагом. Тронутый до глубины души этим доказательством храбрости, де-Тревиль поспешил к нему навстречу.

– Я только что хотел сказать этим господам, прибавил он, – что я запрещаю своим мушкетерам без нужды подвергать опасности свою жизнь, потому что храбрые люди дороги королю, а королю известно, что его мушкетеры самые храбрые люди на свете. Дайте вашу руку, Атос.

И, не ожидая ответа на такое изъявление благосклонности, де-Тревиль взял его за правую руку и пожал её из всех сил, не замечая, что Атос, при всей силе его воли, обнаружил болезненное движение и побледнел еще больше, что казалось уже невозможным.

Дверь оставалась отворенною; появление Атоса, рана которого была всем известна, несмотря на желание сохранить ее в тайне, произвело сильное впечатление. Последние слова капитана были приняты с криком удовольствия, и две или три головы, увлеченные восторгом, показались из-за драпировки. Без сомнения, де-Тревиль резкими словами остановил бы это нарушение правил этикета, но он вдруг почувствовал, что рука Атоса судорожно сжималась в руке его и заметил, что он лишается чувств. В эту же самую минуту Атос, собравший все свои силы, чтобы превозмочь боль, наконец побежденный ею, упал как мертвый на паркет.

– Хирурга! кричал де-Тревиль, – моего, королевского, лучшего хирурга, – или мой храбрый Атос умрет.

На крик де-Тревиля все бросились в его кабинет и начали хлопотать около раненого. Но все их старания были бы бесполезны, если бы доктор не случился в самом доме; он прошел сквозь толпу, приблизился к бесчувственному Атосу и, так как шум и движение мешали ему, то он просил, прежде всего, чтобы мушкетер быль тотчас перенесен в соседнюю комнату. Де-Тревиль отворил дверь и указал дорогу Портосу и Арамису, которые унесли товарища на руках. За этою группой следовал хирург; за ним дверь затворилась.

Тогда кабинет де-Тревиля, место обыкновенно весьма уважаемое, сделался похожим на переднюю. Каждый рассуждал вслух, говорили громко, ругались, посылали к чертям кардинала и его гвардейцев.

Минуту спустя Портос и Арамис вернулись; только хирург и де-Тревиль остались подле раненого.

Наконец возвратился и де-Тревиль. Раненый пришел в чувство; хирург объявил, что состояние мушкетера не должно беспокоить друзей его и что слабость его произошла просто от потери крови.

Потом де-Тревиль сделал знак рукой и все вышли, кроме д’Артаньяна, который не забыл о своей аудиенции и с упрямством Гасконца стоял на том же месте.

Когда все ушли и дверь затворилась, де-Тревиль остался наедине с молодым человеком.

Во время этой суматохи он совсем забыл о д’Артаньяне, и на вопрос, чего хочет упрямый проситель, д’Артаньян назвал себя по имени. Тогда де-Тревиль, вспомнив, в чем было дело, сказал ему с улыбкой.

– Извините, любезный земляк, я об вас совершенно забыл. Что делать! Капитан не что иное как отец семейства, обремененный большею ответственностью нежели отец обыкновенного семейства. Солдаты – это взрослые дети; но как я желаю, чтобы приказания короля и в особенности кардинала были исполняемы…

Д’Артаньян не мог удержаться от улыбки. Из этой улыбки де-Тревиль понял, что имеет дело не с глупцом и, приступив прямо к делу, переменил разговор.

– Я очень любил вашего отца, сказал он. – Что могу я сделать для его сына? Говорите скорее, мне время дорого.

– Капитан, сказал д’Артаньян, – уезжая из Тарба, я предполагал просить вас, в память дружбы, о которой вы не забыли, пожаловать мне мундир мушкетера; но, судя по всему, что я видел в продолжение двух часов, я понимаю, что такая милость была бы слишком велика и боюсь, что не заслуживаю ее.

– Это действительно милость, молодой человек, отвечал де-Тревиль: – но, может быть, она и не превышает ваши силы на столько, как вы думаете. Во всяком случае, я должен с сожалением объявить вам, что, по постановлению его величества, в мушкетеры принимают только после предварительного испытания в нескольких сражениях, после нескольких блистательных подвигов, или после двух лет службы в другом, менее покровительствуемом полку.

Д’Артаньян поклонился молча. Он почувствовал еще более желания надеть мундир мушкетера с тех пор как узнал, с какими трудностями его достигают.

– Но, продолжал де-Тревиль, устремив на своего земляка такой проницательный взгляд, как будто хотел проникнуть его до глубины души, – но, в память вашего отца, моего старого товарища, как я уже вам сказал, я хочу что-нибудь сделать для вас, молодой человек. Наши молодые Беарнцы обыкновенно не богаты, а я сомневаюсь, чтобы порядок вещей во многом изменился со времени моего отъезда из провинции; вероятно, вы не много привезли с собою денег на прожитие.

Д’Артаньян гордо выпрямился, показывая этим, что он не будет просить милостыни у кого бы то ни было.

– Это хорошо, молодой человек, это хорошо, продолжал де-Тревиль: – я знаю эту гордость; я сам приехал в Париж с 4 экю в кармане, но готов был драться со всяким, кто сказал бы, что я не в состоянии купить Лувр.

Д’Артаньян еще больше выпрямился; продав лошадь, он при начале своей карьеры имел 4 экю больше чем де-Тревиль.

– Так, вероятно, как я вам говорил, вам нужно поберечь ту сумму, которую вы имеете, какова бы она ни была; но вам нужно также усовершенствоваться в упражнениях, приличных дворянину. Я сегодня же напишу к директору королевской академии, а завтра он вас примет без всякой платы. Не отказывайтесь от этой маленькой милости. Самые знатные и богатые дворяне наши иногда просят о ней и не могут получить. Вы научитесь верховой езде, фехтованию и танцам; составите там хороший круг знакомства и, по временам, будете приходить ко мне рассказывать, как пойдут ваши занятия; тогда увидим, что я могу для вас сделать.

Хотя д’Артаньян был еще мало знаком с придворным обращением, но понял холодность этого приема.

– Увы, капитан, сказал он, – я вижу теперь, сколько я потерял с утратой рекомендательного письма отца моего к вам!

– В самом деле, отвечал де-Тревиль, – я удивляюсь, что вы предприняли такое дальнее путешествие без этого единственного пособия для нас, Беарнцев.

– Я имел его, сказал д’Артаньян, – но у меня его вероломно похитили.