Андрей Кокотюха - Червоный Страница 10

— То есть?

— Украинец ты для здешних бандеровцев. Брат! — Он развел руками. — А я — москаль-оккупант. Агитация… — Калязин на секунду замолчал, потом продолжил, понизив голос: — Говорил я тут с начальником политотдела областного МГБ. Он авторитетно доказал: вся эта пропаганда разрабатывается в Мюнхене, потому что у американцев вроде что-то там с ОУН… Кто у нас американцы?

— Империалисты. — Я почувствовал себя на политинформации.

— Молоток! Мы с тобой, выходит, для империалистов теперь — общий враг. Но об этом пусть себе в кабинетах и управах думают, на то они и государственная безопасность. Наше задание как представителей органа охраны правопорядка — выяснить, кто эти бумажки в округе распространяет. Потому что откуда они приходят, уже известно наверняка. Не иначе Червоный, без него тут такое не обходится.

Услышав это имя во второй раз, я спросил уже настойчивее:

— Кто он такой, этот Червоный? Это прозвище, или, по-нашему, кликуха, или настоящая фамилия, по паспорту?

Прежде чем ответить, Калязин разлил по стаканом водку, опустошив наконец флягу.

— Паспорта его, лейтенант, я не видел, — начал он, теперь тщательнее подбирая слова. — Но одно знаю точно: он не прячется за прозвищем, или, как тут говорят, нет у него псевдо. Зовут его Данила, фамилия — Червоный. По данным как польской дефензивы,[2]так и НКВД-МГБ, раньше у него было даже несколько псевдо. Когда поляки его поймали в тридцать седьмом, называл себя Туром. До сорок четвертого проходил как Чайка и Дюжий. Теперь, как свидетельствует собранная МГБ оперативная информация, он взял себе псевдо Остап. Но мы и дальше будем его называть Червоным. Очень хорошо его фамилия ложится в оперативную разработку, я так себе думаю. Ты как, не против?

— Да чего ж, — пожал я плечами. — Так точно в его псевдах не запутаешься. Червоный — так Червоный.

Рука Калязина снова нырнула в ящик стола и показалась оттуда с тоненькой картонной папкой. Начальник освободил от остатков нашего ужина место на застеленном газетой столе и положил папку так, чтобы мне было удобно смотреть.

— Тут есть кое-что на Червоного, добытое нашими еще из архивов дефензивы. Захочешь — потом почитаешь, а я в двух словах тебе расскажу, с кем придется иметь дело.

Раскрыв папку, я сразу увидел серый конверт, приклеенный к какому-то протоколу, написанному по-польски. Прочитать написанное я не мог, но конверт открыл и достал оттуда фотокарточку, сделанную на плотной бумаге. В правом нижнем углу стояла дата: ноябрь 1937 года.

3

Со снимка на меня смотрел парень в пиджаке, надетом на светлую рубашку так, чтобы ее воротник лежал немного поверх пиджачного, — по моде десятилетней давности.

Даже по фотографии заметно, что он старательно брился и вообще следил за собой. Он не улыбался, тонкие губы плотно сжаты. В целом в нем угадывалось что-то неудержимое, бешеное, что-то такое мужественное — несмотря на сравнительно молодой возраст. Фото сделали по грудь, но даже так в осанке угадывалась сила, и не только физическая: он был худощавым, но несмотря на это — заметно крепким, сбитым; слегка прищуренные глаза, глядящие прямо на меня, подсказывали — в этот момент человек находится в состоянии сжатой пружины. И если она разожмется, лучше тому, на кого у этого человека зуб, рядом не стоять.

На фронте я встречал немало таких людей. Как правило, они служили во фронтовой разведке, ходили через линию фронта и делали вид или и в самом деле не боялись ни черта, ни грома, ни пули. Если такой тебе друг, то, как говорилось в войсках, с ним можно идти в разведку. Когда же он воюет против тебя… О последствиях не хотелось думать…

— Хочешь — почитаешь потом сам, — сказал Калязин. — Краткую справку могу дать. Родился здесь, на Волыни, причем знаешь когда? В ноябре семнадцатого года, в октябре по старому стилю. Буквально через день-два после того, как в Ленинграде… то есть в Петрограде тогда еще, большевики скинули буржуев и провозгласили нашу власть. В ОУН влился в возрасте восемнадцати лет. Сразу стал боевиком, устраивал теракты против польской власти на протяжении тридцать шестого — тридцать седьмого годов. Был объявлен в розыск как особо опасный террорист-националист. В тридцать седьмом, как видишь, его взяли, посадили в «Бригидки». Это тюрьма такая во Львове. Отсидел там с полгода, потом сбежал во время следственного эксперимента.

— Сбежал? — даже понимая, что полковник рассказывает мне про врага, я не удержался: побег из тюрьмы или плена всегда вызывал у меня уважение.

— Так точно, — кивнул Калязин. — До осени тридцать девятого был на нелегальном положении. По разным данным, скрывался в Чехии, Германии, даже некоторое время отсиживался у дальних родственников под Винницей.

— На советской территории?

— И я об этом. Но, говорю же тебе, сам я его не допрашивал, а информации о том периоде — нуль, разве что вот бумажки с донесениями агентуры. — Он кивнул на папку. — Потом, когда сюда пришли наши, Червоным заинтересовался НКВД.

— Снова терроризм?

— Подпольная подрывная деятельность. Антисоветская агитация и пропаганда. И чего им надо — польской кабале конец, Украину ихнюю, — тут полковник осекся, искоса глянул на меня, быстро поправился, — вашу Украину объединили, живите себе счастливо… Есть подозрения, что такие, как Данила Червоный, готовили грунт для вторжения немцев. Вон как фашистов тут встречали, хлебом-солью, говорил же…

Здесь я снова не выдержал — кашлянул:

— Я справки наводил, товарищ полковник. У нас, на Черниговщине, некоторые села тоже выносили немецким солдатам хлеб и соль на рушниках.

— Это, Михаил, означает одно: врагов советской власти всюду хватает! — отрезал Калягин. — Не делай общих выводов. У вас там, в твоем Чернигове, разве бандеровцы? Просто люди, и всё. У кого-то власть родню раскулачила, у кого-то — родственник врагом народа оказался; товарищ Сталин даже статью писал про перегибы на местах. Там отдельные случаи, товарищ лейтенант. Тут — общие настроения. Ладно, — он снова закурил, — закончим с Червоным. Так вот, осенью сорок первого его видели во Львове, там националисты пытались провозгласить свое государство, только Гитлер не дал. Потом, с сорок второго, Данила Червоный снова берется за оружие и с того времени из рук его не выпускает. Сведения о том периоде его деятельности получили только теперь, когда в НКВД раскололи его бывших сообщников — они еще называют себя побратимами. — Калязин откинулся на спинку стула и глубоко затянулся. — Националисты оказывали сопротивление немцам, с которыми вроде бы поссорились. Это было бы неплохо, но они точно так же вступали в вооруженные конфликты с нашими партизанскими группами, что действовали здесь в лесах и подчинялись тем же чекистам.