Луи Буссенар - Среди факиров Страница 10

— Подождем еще немного; останемся с мамой, хорошо, Мэри?

— Да, милый братец! Мы попрощаемся с ней, когда нас оставят одних.

Когда печальная и задумчивая толпа оставила кладбище, дети стали на колени. Они долго молились, примешивая к словам молитвы свои собственные нежные слова, с рыданиями выражая свою любовь, с плачем жалуясь на свое горе, и умоляли Бога о милосердии. Они долго изливали свои чувства, веря, что дорогая умершая услышит их. Потом они встали, разбитые от усталости, дотронулись рукой до сырой земли и набожно перекрестились. Держась за руки, они оставили место упокоения своей матери и направились к себе домой. Сразу же после несчастья многие друзья приглашали их в свои дома; им от души предлагали английское гостеприимство, столь искреннее и широкое. Но их шотландская гордость не могла принять этого предложения. В них всегда развивали чувство собственного достоинства; притом они давно уже сознавали свою бедность, которую из гордости старались скрыть от других, и теперь им казалось, что они унизили бы себя, приняв подобное предложение. Итак, они хотели обойтись без чужой помощи и отправиться на границу Индо-Британской империи, к своему отцу, майору шотландцев Гордону.

Когда мать их была убита на международном базаре, они совсем забыли о кучере, который со своим экипажем, запряженным пони, стал в ряд других экипажей. С тех пор прошло двое суток; теперь они вспомнили об этом в первый раз и не без основания думали, что он, должно быть, вернулся в коттедж. Хотя хорошенькая Гарденричская дача была очень далеко, они решились идти туда пешком. В Индии, как известно, европейца, который ходит пешком, вовсе не уважают, но дети, поглощенные своим горем, мало думали о требованиях английской чопорности. Они скоро вышли на Circular Road, которая привела их на берег Хугли, где столько раз проезжал их экипаж! Они пошли по этой прекрасной дороге, террасами идущей по берегу реки. Расстроенные, возбужденные, не чувствуя усталости, дети молча шли под палящими солнечными лучами, к великому удивлению туземцев, которые смотрели на этих прекрасных подростков и не могли себе объяснить, зачем им понадобилось идти по такой жаре и пыли. По мере того как они шли, они начинали чувствовать некоторое успокоение при мысли о родном приюте, где разбитые тело и душа найдут маленький отдых. Умирая от жажды, мокрые от пота, они, наконец, подошли к большой, посыпанной песком аллее, ведущей в парк. Вдруг при последнем повороте, откуда можно было видеть обвитый цветами фасад дома, они увидели, что дом исчез! На его месте оставалась только черная груда развалин с неприятным запахом гари. Обуглившиеся остатки, камни, пепел — вот и все, что оставалось от гнездышка, где нежность матери и любовь отца хранили их детство. В этом несчастии были виноваты, очевидно, злые люди, которые не пощадили ничего — ни вещей, ни животных. В огромном птичнике — убитые птицы. В полусгоревших конюшнях лежали трупы лошадей, изрубленных с каким-то диким ожесточением. Разорванная сбруя, разломанные, исковерканные экипажи были свалены в огромную кучу. Но Патрика и Мэри особенно волновал и возмущал вид дома, или, лучше сказать, того, что осталось от дома. Что стало с большим портретом отца и матери? Где их фамильные драгоценности, ценные бумаги, разные вещицы, которые служат воспоминанием? Все это погибло в пламени, а то немногое, что уцелело, было испорчено и изуродовано с ужасной изобретательностью и терпением. Туземные служители все исчезли. Даже верная Кэтти покинула это место, если только она не сделалась жертвой злодеев. Несмотря на свою житейскую неопытность, бедные дети не могли не признать везде следы тех, которые мстили за убийцу их матери. Да, индусы с намерением, и притом, можно сказать, с большим искусством постарались уничтожить все.

— О, злые, злые! — воскликнула глухим голосом Мэри, ангельская доброта которой возмущалась до последней степени.

— Эти туземцы — дикие звери, и я отомщу всей их породе! — пробормотал Патрик, сжимая кулаки.

Оба они чувствовали полный упадок сил после всех лишений и горестей, изнемогали от усталости, у них не было ни крова, ни стакана воды, чтоб утолить жажду. Молодая девушка схватила своего брата за руку и повисла на ней, пробормотав:

— Я больше не могу… я чувствую, что упаду.

Мальчик призвал на помощь все свое мужество, чтоб ободрить сестру, но сам испугался, видя, как она бледна, и отнес ее под большой банан, почерневший с одной стороны от огня. Передние ветви этого старого дерева далеко разрослись, образуя непроницаемые своды. Здесь молодая девушка по крайней мере не подвергалась никакой внешней опасности.

— Ободрись, Мэри, милая сестрица! — сказал Патрик как можно нежнее.

— Дай мне пить! Пожалуйста, дай мне пить!

Колодец был завален остатками строения и его крыши; водоем был весь погребен под стенами обрушившегося дома. Там не было ни капли воды!

— Что делать? Боже мой, что делать? — растерялся мальчик, видя, что Мэри бледнеет и хриплым голосом повторяет свою жалобу: «Пить, дай мне, пожалуйста, пить!»

Вдруг Патрик громко закричал от радости и удивления. В нескольких шагах от себя он увидел странной формы кусты, когда-то посаженные здесь майором. Цветы, похожие на зонтик, не представляли собой ничего особенного, но листья! Они были не плоские, как у большей части растений, а закруглялись и соединялись краями, образуя не пропускающую жидкости чашечку. Кроме того, эта самая чашечка опиралась на имеющий спиральную форму черешок, помогающий ей поддерживать вертикальное положение, и имела сверху крышечку. Чашечка всегда бывает полна свежей и прозрачной воды, которую растение выделяет и которая не испаряется благодаря крышечке, так удачно помещенной здесь самой природой. Внутренность этого оригинального сберегателя, который по размеру, пропорции и прочим признакам напоминает большие фарфоровые немецкие трубки, окрашена в красивый голубой цвет.

Патрик узнал растение Nepenthes, о свойствах которого ему говорил когда-то отец. Он проворно оторвал черешок, взял хорошенький сосуд в руки и, приподняв крышку, поднес его к губам Мэри. Молодая девушка стала с жадностью пить и сразу почувствовала, что этот чудный напиток доставляет ей большое облегчение.

— Благодарю, братец, благодарю! Мне теперь гораздо лучше, — сказала она более твердым голосом. — Выпей и ты, тебе, верно, очень тяжело.

Это были первые минуты отдыха, которые давала им столь жестоко преследовавшая их судьба. В ту же минуту они услыхали ворчанье, потом радостный и оживленный лай.

— Это как будто голос Боба! — воскликнул Патрик.

Перед ними появился бульдог с четырехугольной головой, острыми ушами, усиленно махавший хвостом. Он бросился к детям, лизал их, прыгал, визжал от радости, точно сумасшедший. Это доброе существо не захотело покидать развалины дома. Он умер бы там от голода и тоски, но знакомые голоса детей пробудили его. Мэри, рыдая, обняла этого единственного и верного друга, оставшегося им в тяжелом несчастьи.