Жюль Верн - Драма в Лифляндии Страница 10

— Вот это хорошо! — воскликнул доктор. — Вряд ли его возвращение доставит удовольствие Иохаузенам, на них там смотрят не очень-то благожелательно.

Дмитрий Николев еще сильнее нахмурился. Ведь это имя напоминало ему о неизбежном платеже, отдававшем его на милость немецкого банкира!

Самовар вскипел, и Илька наполнила чашки! Чай был хорошего качества, хотя и не стоил сто пятьдесят франков за фунт, как в богатых домах. В этой стране имеется чай всех сортов, — к счастью, так как это наиболее распространенный напиток, подлинный русский напиток, который потребляют даже бедняки.

К столу были поданы булочки с маслом, которые девушка пекла сама.

Трое друзей беседовали еще с полчаса; разговор шел о настроениях рижан. Впрочем, такие же настроения были распространены и в других больших городах Прибалтийских областей. Борьба между немецким и славянским населением захватила даже самых равнодушных людей. Можно было предвидеть, что по мере усиления политической активности завяжется жаркая борьба, в особенности в Риге, где народности эти сталкивались более непосредственно.

Явно чем-то озабоченный, Дмитрий почти не принимал участия в беседе, хотя речь часто шла и о нем. Мысли его, как говорится, витали где-то далеко… Где?.. Никто, кроме него, не мог бы этого сказать. Но когда к нему обращались с вопросом, он давал лишь уклончивые ответы, не удовлетворявшие доктора.

— Послушай, Дмитрий, — повторял он, — у тебя такой вид, словно ты где-то далеко в Курляндии, а ведь мы в Риге!.. Или, может быть, ты решил устраниться от борьбы?.. Общественное мнение за тебя, власти за тебя… Неужели ты хочешь снова обеспечить успех Иохаузенам?..

Опять это имя, звучавшее как тяжелый удар молота для несчастного должника богатого банкирского дома!

— Они значительно могущественнее, чем ты полагаешь, Гамин, — отвечал Дмитрий.

— Но значительно менее могущественны, чем они утверждают, и скоро это станет ясно всем, — возразил доктор.

Часы пробили половину девятого. Пора было уходить. Доктор и господин Делапорт поднялись, чтобы попрощаться с хозяевами. На дворе разыгралась непогода. Дождь хлестал в окна. Ветер завывал на перекрестках улиц и, врываясь в трубу, гнал дым обратно в печку.

— Ну и бушует… — сказал консул.

— В такую погоду и врача не выгонишь на улицу!.. — объявил доктор. — Ну что ж, пойдемте, Делапорт, предлагаю вам место в моей коляске. В двуногой коляске без колес!

По давнему обыкновению доктор поцеловал Ильку. Гости дружески пожали руку Дмитрию Николеву, который проводил их до порога, после чего оба скрылись во мраке бушующей непогоды.

Илька подошла к отцу, чтобы поцеловать его перед сном, и Дмитрий Николев обнял ее как будто нежнее, чем обычно.

— Кстати, отец, — сказала она, — я что-то не вижу твоей газеты… Почтальон не принес ее, что ли?..

— Принес, детка. Я встретил его вечером, когда возвращался, у самого дома…

— Письма не было? — спросила Илька…

— Нет, дочка, не было.

Ежедневно уже в течение четырех лет всегда так: писем не приходило, во всяком случае письма из Сибири, письма с подписью Владимира Янова, которое Илька могла бы оросить слезами.

— Спокойной ночи, отец… — сказала она.

— Спокойной ночи, детка.

4. В ПОЧТОВОЙ КАРЕТЕ

В то время, к которому относится наш рассказ, совершить поездку по обширным равнинам Прибалтийских областей можно было только двумя способами, если только путник не расположен был передвигаться пешком или верхом. Из железных дорог существовала лишь одна, которая тянулась вдоль Финского залива и обслуживала эстляндское побережье. За исключением Ревеля, связанного с Петербургом, другие две столицы края (Рига — столица Лифляндии и Митава — столица Курляндии) не были соединены железной дорогой со столицей Российской империи.

Итак, к услугам путешественников не было никаких способов передвижения, кроме почтовой кареты или телеги.

Известно, что собой представляет телега — низкая повозка из досок, связанных веревками, без единого гвоздя, без железных скреп; сидением служит мешок, набитый корой, или-попросту поклажа, — да еще следует из предосторожности привязаться ремнем, дабы избежать падений, весьма частых на ухабистых дорогах.

Почтовая карета менее примитивна. Это уже не повозка, а коляска, правда не слишком удобная, но хотя бы укрывающая от дождя и ветра. В карете только четыре места; та, что поддерживала сообщение между Ригой и Ревелем, ходила лишь два раза в неделю.

Само собой понятно, что ни почтовая карета, ни телега, ни какая-либо другая колесная повозка не могла разъезжать зимой по этим обледенелым дорогам. Карету с успехом заменяли розвальни — тяжелые сани на полозьях, быстро увлекаемые упряжкой лошадей по белым степям Прибалтийского края.

Утром 13 апреля почтовая карета, отправлявшаяся в Ревель, поджидала единственного пассажира, взявшего билет еще с вечера. Он явился в назначенное время. Это был добродушный, улыбающийся весельчак лет пятидесяти. Поверх куртки грубого сукна на нем был толстый непромокаемый плащ, под мышкой он бережно нес сумку.

— Так это ты, Пох, взял место в карете?.. — обратился к нему кондуктор, когда он вошел в помещение почтовой станции.

— Я самый, Брокс.

— Вот как, телега тебе не подходит!.. Подавай тебе хорошую карету да тройку лошадей…

— И хорошего кондуктора, как ты, дружище…

— Ишь ты, батюшка, вижу, что ты денег не жалеешь!..

— Нет, не жалею, особенно когда не я плачу!

— А кто же?

— Хозяин… Господин Франк Иохаузен.

— Еще бы! — воскликнул кондуктор. — Этот, кабы захотел, мог бы нанять и целую карету…

— Верно, Брокс, но я взял лишь одно место, — пускай у меня будут попутчики! Не так скучно в дороге…

— Эх, бедняга Пох, придется тебе на этот раз обойтись без них. Не часто это бывает, но сегодня так случилось… Ни одно место не продано, кроме твоего…

— Как… никто с нами не едет?..

— Никто, и если какой-нибудь пешеход не сядет в дороге, тебе придется болтать только со мной… Ну, да не стесняйся!.. Ты ведь знаешь, я не прочь перекинуться словечком, другим…

— Я тоже, Брокс.

— А докуда ты едешь?..

— До конечной станции, в Ревель, к клиенту господ Иохаузенов.

И, подмигнув, Пох указал глазами на зажатую под мышкой сумку, привязанную медной цепочкой к его поясу.

— Эй, эй, батюшка, — сказал Брокс, — незачем болтать об этом!.. Ведь мы уже не одни.

И в самом деле, в комнату вошел пассажир, который мог бы заметить выразительный взгляд артельщика.

Пассажир этот, видимо, старался не быть узнанным. Он кутался в дорожный плащ, прикрывая часть лица капюшоном.