Александр Буртынский - Искатель. 1978. Выпуск №4 Страница 10

— Ну!.. Як вы решили насчет ребят? У нас скоро поездки на село.

Что ж, у нее был достаточно серьезный повод, чтобы торчать на холоде. Похоже на правду, во всяком случае, он снова повеселел и даже похлопал ее по плечу, ведь она и впрямь девчонка по сравнению с ним. Какого же черта он теряется?

Она посмотрела на свое плечо, словно там остались следы его снисходительного похлопывания.

Лучше бы отвесила оплеуху. Должно быть, раскусила его беспомощную игру, и ей стало смешно. Еще бы — этакий дядя заигрывает с ребенком. Ужасно…

Надо было немедленно выбросить из головы глупости и настроиться на трезвый лад. Он хотел сказать: «Забирайте солдат, пускай поют и декламируют. Мне пора, совсем неподходящее место для пустой болтовни». А вслух сказал:

— Значит, вам понравились наши ребята, а кто из них больше — Коля или Юра?

Она неожиданно обернулась — лицом к лицу, шутливо толкнула его обеими руками в варежках, от которых повеяло теплым запахом шерсти.

— Оба, — сказала она, мотнув головой, — оба…

Господи, подумал он, пошляков никто не сеет, они сами рождаются. Что он вообразил, о чем подумал, увидев ее?…

— Чудачка, — сказал он глухо.

— А ты?

И от души рассмеялась.

Он не знал, что и подумать. Стефка, прислонясь к штакетнику, постукивала каблучком, глядя в студеное, усыпанное звездами небо…

— Что ты там увидела интересного?

— Ниц… горят божьи лампады.

— Звезды по-твоему, лампады?

— Ну… — Сейчас она снова была озорной девчонкой.

«Ничего себе руководитель агитбригады. Да она ведь католичка, должно быть, в двадцатом колене, не меньше, и одно другому не мешает. Окончив репетиции, она перед сном молится на свою матку боску».

— Ты верующая?

— А ты нет?

Спятить от нее можно было, но в конце концов это веселее, чем просто молчать, тем более что говорить, в общем-то, не о чем. Скорее бы уйти, забыть о ней.

— Учиться тебе надо, — сказал он.

— То добже бы… Только до Львова далеко. А вот мы собираемся в Ченстохов, к отцу. Там есть музшкола.

— Скоро? — спросил он затаив дыхание.

— То юж карта была оформлена. Чекали брата з плену, а он зразу туда поехав, там и помер, з лагера у него болезнь легких… Тераз чекам следующую партию. Може, в феврале.

— Плохо…

— Не треба ехать? — быстро переспросила она.

— Плохо, что брат… — сказал он. — А знать надо не только нотную грамоту. Смешно, молодая девчонка и вдруг — верующая. Так и останешься невеждой, с божьими знаниями в двадцатом веке?

— Цо то е — невежда?

— Темнота. Учиться надо, — повторил он.

— Вы з мной, — она вдруг перешла на «вы», — як з дитем розмовите.

— А вы взрослая?

— Ну.

— Тогда прошу прощения.

Она слегка подалась к нему. Глаза ее были совсем близко, темные омуты — в каждом по звезде.

— Ну, так вы согласны? — Она слегка отпрянула, прижавшись к забору. — Отпустить солдат?

— Что?… А, ну да…

— Да чи нет?

— Да. Берите их обоих, если пойдут.

— То добже. И Степан сказав — будет здорово.

— А, Степан?… Кто он вам — жених?

Она пожала плечами, и снова этот смешной жест — легкая отмашка.

— Не вем. Может и так.

И вдруг спросила, словно бы неожиданно для самой себя:

— А где ваша мама жие?

— Нет у меня мамы. Умерла перед войной. А отец погиб в сорок первом. На фронте.

Она прикоснулась варежкой к его щеке, и он стоял не дыша.

— Зовсем нос бялый, ходить до дому.

— А вы?

— И я… Приходите до нас.

— Когда? Домой?

— Кеды захотите.

— Спасибо.

Она повернулась на каблучке и, помахав на прощанье, исчезла во мгле. Точно ее и не было.

Пани Барбара, костлявая, в ватнике и старой шали, завязанной наперехват у пояса, поставила на лавку ведро и выжидающе уселась в уголке на топчане.

— Корову доила? — спросила Стефка.

— Не козла ж. — Она выпростала из шали худой подбородок, и, пока они со Стефкой возились у вешалки, снимая пальто, из темного угла отчужденно мерцали ее глаза, в которых мешались любопытство и неприязнь. Андрей ощущал этот взгляд все время, пока Стефка в молчании накрывала на стол, то и дело роняя ложки и отрывисто переспрашивая: «Гдзе варенье? А заварка?» Мать машинально отвечала ей. Выпуклый белозубый, в ободке губной помады рот, застывший в неловкой усмешке, придавал ее худощавому, в резких морщинах лицу выражение скованности: нельзя было понять — то ли она добра, то ли сердита.

Его приход (еще с утра шутя сказал, что зайдет) не был для матери неожиданностью и, кажется, желанным тоже не был. Андрей слегка робел, наотрез отказываясь от варенья и предложенных ржаных пампушек. А Стефка, вся тоже будто на шарнирах, настойчиво требовала:

— Ты ешь, ешь, потом будешь отказуваться. Ой, ты барин какой.

— Да не барин, уже ел, дома…

— Не бойся, не обеднеем, правда, мам? Який робкий, а еще офицер!

И эти неожиданно покровительственные нотки обычно застенчивой при нем Стефки вовсе сбивали с толку. Он ловил себя на том, что старается понравиться матери, на душе становилось тускло.

— Давайте, давайте, — отозвалась наконец пани Барбара на смешанном польско-украинском. — Раз юж пшишли, чего там… Мяса нема, извините, а млеко да харбата, цай, по-вашему, есть, проше пана…

— Да не нужно мне мяса! Что я, есть, что ли, пришел?

— А зачем вы пшишли? — вдруг спросила мать. И словно бы хихикнула в ладонь.

— Познакомиться.

— И много вы раз знакомились? — спросила она, уже откровенно посмеиваясь. — Жолежи любят знакомиться, як то у вас поется: одна в Омске, друга в Томске…

— Мам! — оборвала Стефка.

— То юж пошутковать не можно, — смешалась мать. Первой отпила из своей чашки и вдруг словно вся сникла. — Да, кеды то все было, а тераз ниц нема, еден хлеб…

— Да молоко, — добавила Стефка. — У других и крыши не зосталось — война.

В сенях послышались шаги, глухое хлопанье, видно, гости обивали с валенок снег. Потом в дверях появилась долговязая фигура Степана, следом, замешкавшись, со стесненным видом, переступил порог Ляшко. У Степана забегали глаза, губы сломались в надменной улыбке — видно, не ожидал увидеть Андрея.

— А мы вот шли с мастером, видим, свет горит. И отважились,… Примете гостей незваных?

— Я-то сбоку припека, — сказал Ляшко, все еще не отпуская скобу. — Он меня затащил. Сделали вам, Стефа, вазу. Ну, он все грозился поллитру выставить. Знайшов пьющего…

— А я и принес…

— На чужую закуску?

Все засмеялись, только Стефа по-прежнему казалась хмурой. Лани Барбару будто подменили. Видно, обрадовавшись пермене тягостной беседы, засуетилась, выбежала в сени. На белой скатерке появилась тарелка с холодным картофелем…