З. Валентин - За чудесным зерном Страница 10

— Мы же его спрашивали о Клавдии Петровиче Петровском, а он не мог припомнить, чья это фамилия! — воскликнул Витя.

Оба мальчика бросились вдогонку за профессором.

Секретарь посмотрел на часы. Стрелки показывали ровно час. Тогда он собрал со стола бумаги, аккуратно сложил газетный лист и ушел, предоставив все помещение во власть маляра.

Тот яростно обмакнул кисть в ведро и во все горло запел песню.

Глава VII

Профессор Клавдий Петрович Петровский обладал феноменальной памятью во всем, что касалось науки, но в обычной жизни бродил как потерянный ребенок и вдобавок обижался при малейшем намеке на свою рассеянность.

В университете его, однако, уважали не только за научные заслуги. Все помнили, как профессор Петровский в 1907 г., после расстрела студенческой демонстрации, встретился с московским генерал-губернатором. Губернатор протянул ему с любезной улыбкой руку, но Петровский спрятал свою руку за спину и сказал, глядя в глаза начальству: «Не настолько я, чорт возьми, рассеян, чтобы пожать вашу руку!»

Профессора выслали за пределы Европейской России. Он не огорчился и через месяц уже погрузился в работу по исследованию памятников XV века в Тобольской губернии.

Без средств, без друзей, без поддержки — он ухитрился во время своей высылки побывать два раза в Средней Азии.

Результатом этих путешествий была работа о влиянии древнего Китая на персидское искусство, сделавшая ему имя в Западной Европе. Тогда же профессор познакомился с Мирзашем Алдиаровым, который сначала был проводником, а потом стал другом и опекуном Клавдия Петровича.

Никто не знал, почему Алдиаров привязался к Клавдию Петровичу.

Мирзаш Алдиаров был вдов, одинок, мрачен и нелюдим. При этом он обладал всеми качествами хорошего проводника: он умел зажигать костер из мокрых ветвей, умел находить воду под слоем пересохшей земли, умел готовить плов и пирожки с бараньим салом.

Одним словом, Мирзаш умел делать многое, что было недоступно Клавдию Петровичу. Проводник смотрел на Клавдия Петровича, как отец на неразумного сына, и поэтому, когда профессор вернулся из Средней Азии в Москву, поехал с ним и Мирзаш Алдиаров.

У Мирзаша была одна слабость: нагрудные значки. Он их собирал с неменьшей нежностью, чем Клавдий Петрович собирал осколки древних ваз. На это Мирзаш не жалел денег, и на его груди портреты вождей чередовались с лирами, коньками и пропеллерами…

И время от времени на груди Мирзаша появлялся значок — золотое солнце в венке спелых червонных колосьев.

Но теперь все это было спрятано в сундучок, а Мирзаш Алдиаров лежал на кровати в одной из палат Боткинской больницы.

Нога его была в гипсе, и больной угнетенно глядел на нее.

Его мало трогала мысль о том, что ему не придется увидеть родные края. За десять лет московской жизни Мирзаш отвык от Азии, да он и не знал точно, где именно была его родина.

В молодости он пас по степям чужие стада. Потом после смерти жены был проводником многих караванов и, подобно Халиму, исколесил огромное пространство. Но от тяжелых голодных лет не осталось заманчивых воспоминаний.

И теперь думал Мирзаш не об Азии, а о квартире на Сивцевом Вражке, где жил профессор Петровский. Больного грызла мысль о том, что в комнатах наверное беспорядок и грязь и что профессор уходит утром натощак. Сегодня утром доктор заявил, что раньше осени нога Мирзаша не придет в порядок.

И, закрыв глаза, Мирзаш ясно представлял себе экспедицию, пустыню, посреди пустыни голодного профессора, а рядом чужого переводчика — хитрого, жадного и вороватого.

— Клавдия Петрович, Клавдия Петрович, кто о тебе позаботится? — простонал он. — Тебя всякая босяка обидит!..

Так был уверен Мирзаш в печальной судьбе Клавдия Петровича, что почти не удивился, когда профессор появился в палате в сопровождении двух «босяков».

Витя и Костя словили профессора у ворот университета и довольно скоро уверили его в том, что им совершенно необходимо переговорить с Алдиаровым. И так как Клавдий Петрович устал от покупок, то он охотно перегрузил их на мальчиков.

Витя взял варенье и уселся рядом о профессором на извозчика. На коленях у Вити, держа головку сыра, примостился Костя.

И не успели ребята притти в себя, как лошадь уже протрусила через всю Тверскую, через шоссе и зеленую полянку, над которой гудели самолеты, и остановилась у больницы.

Мальчики горели нетерпением. Кто знает, куда пошлет их теперь таинственный Мирзаш?

Вошли в палату. На постели лежал немолодой человек с пожелтевшим лицом и неприветливо глядел на неожиданных гостей. С плотно стиснутых губ не сорвалось ни одного слова в ответ на профессорское «здравствуй». Мирзаш был взбешен. То, чего он боялся, оправдалось: на одни сутки остался профессор без него, и уже к нему успели примазаться двое неведомых мальчишек.

Клавдий Петрович, смущенный мрачным видом своего друга, стараясь развлечь больного, стал шутливо описывать, как его поймали ребята, как они напросились ехать с ним в больницу.

— Не разберу, — не то они твои племянники, не то внучата.

Мирзаш не отвечал и даже закрыл глаза.

Костя, чтобы рассеять враждебное молчание, решил приступить к делу. Он заговорил по-тюркски. Он произнес самое прекрасное приветствие, которое только мог придумать, он передал поклон от Халима, он, наконец, просил рассказать о всадниках.

Мирзаш лежал молча.

В первый момент, услышав родной говор, старый пастух приоткрыл глаза, но взгляд его наткнулся на промасленные костины брюки, и он снова зажмурился.

А Костя говорил все убедительнее.

Витя с изумлением слушал, как ловко Костя владел чужим языком. Изредка Витя пробовал прибавить что-нибудь и от себя, но чувствовал, что слова у него путаются. Тогда он умолк и стал рассматривать, как профессор развязывает свои гостинцы. При виде съестного Витя внезапно почувствовал острый голод.

Клавдий Петрович перехватил взгляд мальчика.

Костя замолчал. Однако его слушатель был, казалось, мало тронут пылким красноречием мальчика. Все-таки Мирзаш удостоил Костю ответом, но по-русски:

— Халим — старый болтун и сплетник. Ничего не знаю. Ничего не скажу, — и Мирзаш обратился к профессору: — Зачем привел их? Убери, пожалуйста.

— Ну, ну, — примирительно сказал Клавдий Петрович, — мы пойдем. Вот только и тебя и ребят подкормлю чуточку.

— Зачем на свою шею босяков берешь? Думают — по-моему болтают, значит и кормить их станем?

— Ш-ш… — Профессор наклонился к больному и сказал очень тихо, чтобы его не услышали мальчики: — Они голодны. — И, обернувшись к Вите и Косте, прибавил: — Мирзаш боится, что я ничего не сумею сделать. Могу вас уверить, что я достаточно ловок.