Геннадий Гусаченко - Рыцари морских глубин Страница 12

Построились и всей ротой бежим к дощатым, выбеленным известью, туалетам на самом краю огромного, как стадион, плаца. Сюда уже прибежали и другие роты подплава: торпедистов, штурманских электриков, трюмных машинистов, рулевых–сигнальщиков, турбинистов, мотористов, электриков.

В каждой роте по сто человек. И вся эта орава парней в синих хлопчато–бумажных брюках и полосатых тельняшках в несколько минут выстраивается в длинную линию вдоль края плаца. Поёживаясь в утренней прохладе, позёвывая, начинает отливать, глядя на стоящие на взгорке пятиэтажные дома офицерских семей. Молоденькие дамочки и любопытные девчушки, пожилые хозяйки квартир, прикрывшись занавесками и цветочными горшками, каждое утро наблюдали невиданное по массовости коллективное мочеиспускание. Колыхались тюлевые занавески, качались цветы на подоконниках. Но парням в общей толпе не стыдно. Один ни за что не стал бы на виду жилого дома поливать пожухлую полынь! А тут?!Молодые все, здоровьем не обиженные. Комиссии самых придирчивых врачей прошли. Любого хоть в космонавты, хоть в быки–производители!

Но вот все побежали, разобрались по ротам, по взводам.

— Делай — ,газ! Делай — два! — размахивая худыми руками, показывает гимнастические упражнения Петухов, знакомые всем с уроков физкультуры. — Так… Упор лёжа принять! Отжались. Встать!

Физзарядка окончена. Возвращаемся в кубрик. Уборка постелей. Умывание. Чистка обуви. Переход на камбуз. Завтрак. На столах вскрытые банки со сгущенным молоком, чайник с чаем. Тарелки с кусочками сливочного масла, хлеб.

— Рота-а! Головные уборы-ы! Снять!

В эти секунды решается судьба птюхи, которая достанется тебе. Буханки хлеба разрезаны на четыре части, и десять таких четвертинок–птюх лежат пирамидкой на тарелке. Это хлеборезам казалось, что на равные части хлеб порезан. А на тарелке видно, что некоторые куски чуть больше других. И корочки у них зажаристее. Каждую птюху оценила, облюбовала не одна пара глаз. Все сейчас ждут команды, подались слегка корпусом вперёд, как спринтеры на старте, взгляд нацелен на самую толстую и румяную птюху.

— Рота-а…

Пауза… Напряжённый миг ожидания перед броском.

— Сесть!

Мгновенно десять рук бросаются за намеченной птюхой, нередко в одну и ту же вцепляются враз несколько рук. Птюха выскальзывает, скачет по столу и быстро подхватывается чьей–то не дремлющей рукой. Последняя корка хлеба, тонкая, не выразительная, сиротливо лежит одна. Протягивается рука нерасторопного неудачника и тарелка пуста. По общему согласию сгущёнка выливается в чайник. Бачковой наполняет кружки. Все берут по кубику масла, ложками намазывают на хлеб. И вот уже:

— Четвёртая рота! Встать! Выходи строиться!

Кто–то суёт недоеденный хлеб в карман, наскоро допивает чай. Опоздать в строй нельзя. Накажут. Будешь после «отбоя» палубу «тянуть» — протаскивать мокрой тряпкой средний проход между рядами коек в кубрике. Или гальюн драить. Окурки собирать в курилке. На камбуз отправят ночью картошку чистить. Нет, опаздывать в строй никак нельзя.

Днём опять всё та же строевая подготовка на жаре. Отработка боевых приёмов с оружием. Чистка автоматов. Изучение уставов. Прохождение строевым шагом с песней на вечерней прогулке. Построение на поверку. Зачитывание мичманом исковерканных им фамилий. Смех, гогот, горлопанство инструкторов. Отбой. Две, три учебно–боевых тревоги за ночь.

Через четыре дня, через весь плац я тащил громыхающую по асфальту урну, полную окурков, к мусорному ящику.

Солнце палило нещадно.

Голландка и тельняшка прилипли к спине, насквозь пропитанные потом. Заплёванная урна источала вонь.

— Четыре дня… А ещё четыре года! — вздохнул я горестно.

Кажется, я уже наслужился.

«Совершенно секретно»

Сегодня Святая Троица. Праздник всех христиан. Утро. На реке тишина и гладь. Божья благодать! Под стать празднику. Величественный, одухотворённый Небесными Силами покой. Незыблемая Вечность того, что было здесь миллионы лет до меня. Того, что есть и что будет миллионы лет после: созданные Богом могучая река, её берега, небо над ней. «Господи, Боже наш! Как величественно имя Твоё по Авсей земле! Библия, псалом Давида 8 (10).

— От сна востав, благодарю Тя, Святая Троице, яко многие ради Твоея благости и долготерпения не прогневался еси на мя, лениваго и грешнаго, ниже погубил мя еси со беззаконьми моими; но человеколюбствовал еси обычно и в нечаянии лежащаго воздвигл мя еси, во еже утреневати и славословити державу Твою, — прочитал я сию молитву ко Пресвятой Троице.

В эти часы на боровлянском кладбище полно людей. Родственники, друзья приехали помянуть усопших. Воздать должное их светлой памяти. Помяну и я своих: отца Григория и мать Фаину, деда Зиновия и бабушку Марию, прадеда Ивана, прапрадеда Емельяна и всех предков в моём роду, имён которых не знаю и уже не узнаю никогда, но коим жизнью своей обязан, ибо в них мои корни.

— Упокой, Господи, души усопших раб твоих: родителей моих, сродников и всех православных христиан, и прости им вся согрешения вольная и невольная, и даруй им Царствие Небесное. Да будет вам земля пухом. Низкий вам поклон! Аминь!

Маленький буксирчик–жучок пыхтит, тащит баржу больше себя. На ней подъёмный кран, гусеничный тягач, бульдозер, трактор–трелёвщик и домик–балок для лесозаготовителей.

Левый, дальний от меня берег живописен. Берёзы, ели, бархатисто–зелёные луга, высокие и густые осинники. Пожить бы там, в той таёжной красе! Поваляться в шелковистых, не топтаных травах. Построить домик у журчащего ключа. Ловить рыбу и зайцев, стрелять тетеревов и рябчиков. А вернувшись в зимовьё после прогулки по никем не хоженому лесу, чистому, будто первозданному, сидеть в меховой безрукавке у огня. Смотреть на пляшущие языки пламени в открытой топке и думать. Хорошо бы с трубкой, набитой душистым кубинским табаком. А когда дрова в раскалённой докрасна печурке прогорят, и рубинами замерцают угольки, сунуть в камелёк шампур с нанизанными на него кусочками зайчатины и глядеть, как запекаются они, покрываются хрустящей румяной корочкой, шкварчат капающим на жар салом.

Когда–нибудь я приду сюда, чтобы затеряться в неизвестности, не стать обузой детям и внукам. Найти этот прелестный райский уголок вдали от мирской суеты не составит труда.

В бинокль чётко видна километровая отметка на том берегу: «1295».

Кстати, надо перебраться к левому берегу. Вдоль него широкая часть реки свободна от судоходства. А здесь мой плот–катамаран вышел на фарватер, проходящий слишком близко от правого берега. Пора уносить ноги отсюда, пока буксир не размазал меня огромной баржей, для него я всё равно, что букашка для лопаты огородника.