Алистер Маклин - Там, где парят орлы. Последняя граница Страница 12

Полковник Жендрё стоял у стола, наклонившись к сидящему за ним человеку. Лицо сидящего скрывала глубокая тень, но обе руки с бумагами Рейнольдса освещались беспощадным светом лампы. Это были ужасные руки. Рейнольдс никогда не видел ничего подобного, даже вообразить не мог, что руки какого–нибудь человеческого существа могут быть так изуродованы, сплющены, свирепо изломаны. Невозможно было представить, что они еще могут служить руками. Что можно не прятать их. Внезапно ему захотелось увидеть лицо человека с такими руками. Желание было вроде навязчивого кошмара. Но Шандор остановился перед столом, а темная тень не давала такой возможности, руки повертели документы Рейнольдса, и человек за столом спокойно, почти дружески заговорил.

– Эти документы достаточно интересны сами по себе. Шедевр работы специалистов, изготавливающих фальшивые документы. Будьте любезны, сообщите нам свое настоящее имя. – Он умолк и посмотрел на все еще слегка потирающего шею Шандора. – Что случилось, Шандор?

– Он ударил меня, – словно оправдываясь, объяснил тот. – Он знает, как бить и куда бить. И бьет сильно.

– Опасный человек, – сказал Жендрё, – я предупреждал тебя.

– Да, но хитрый, дьявол, – пожаловался Шандор. – Он притворился, что падает в обморок.

– Это акт отчаяния. Надо было подумать сначала, прежде чем вообще ударить тебя, – сухо сказал человек за столом. – Но ты не можешь жаловаться, Шандор, ведь он думал, что вот–вот умрет. Он был не в том состоянии, чтобы считаться с возможным риском… Ну, мистер Буль, пожалуйста, ваше имя.

– Я уже называл его полковнику Жендрё, – ответил Рейнольдс. – Ракоши. Лайош Ракоши. Я мог бы изобрести десяток имен, и все самые разные, в надежде спасти себя от ненужных страданий, но я не могу доказать, что мне принадлежит любое из них. Но я могу доказать, что мое настоящее имя Ракоши.

– Вы храбрый человек, мистер Буль, – сидевший за столом покачал головой. – Но в этом доме вам суждено узнать, что мужество – совершенно избыточное качество. Будете уповать на него, а оно превратится в пыль под вашими ногами. Здесь вам может сослужить службу только признание в правде. Итак, ваше имя, пожалуйста.

Рейнольдс помолчал, прежде чем ответить. Он был зачарован, удивлен и почему–то больше не боялся. Эти руки зачаровали его. Он едва ли мог отвести от них глаза. Теперь он разглядел какие–то татуировки на ладонях этого человека. С такого расстояния рисунок выглядел как цифра 2, но он в этом не был уверен, озадаченный. С ним происходило слишком много странностей, слишком много такого, что не укладывалось в его понимание АВО и во все рассказы об этой организации. В их отношении к нему удивляла сдержанность, почти вежливость, но он понимал, что, возможно, с ним играют как кошка с мышью, возможно, они просто умело подтачивали его решимость сопротивляться, готовя его к неожиданному удару, когда наступит время. И он себе никак не мог объяснить, почему уменьшалось его чувство страха. Что–то тонко менялось в его подсознании, но умом он никак не мог уразуметь, в чем дело.

– Мы ожидаем, мистер Буль.

Рейнольдс не обнаружил и следа нетерпения в нарочитом спокойствии голоса.

– Я могу вам сказать только правду. И я уже сделал это.

– Очень хорошо. Разденьтесь. Полностью.

– Нет! – Рейнольдс быстро обернулся, но Шандор стоял между ним и дверью. Он глянул в другую сторону и увидел, что полковник Жендрё вытащил пистолет. – Черт меня побери, если я это сделаю.

– Не будьте глупцом, – устало произнес Жендрё. – В моей руке пистолет. Если будет необходимо, то Шандор разденет вас насильно. У Шандора есть оригинальный способ раздевать людей. Он снимает пиджаки и рубашки, раздирая их вдоль спины. Вы убедитесь, что гораздо удобнее сделать все самому.

И Рейнольдс сделал. Наручники сняли. Через минуту вся его одежда грудой лежала на полу у ног. Он стоял, поеживаясь. На предплечьях остались красновато–белые синяки от сильных пальцев Шандора.

– Перенеси одежду сюда, Шандор, – приказал человек за столом. Он взглянул на Рейнольдса. – На скамье позади вас одеяло.

Рейнольдс с внезапным удивлением посмотрел на него. Одежда нужна им для того, чтобы попытаться обнаружить ярлыки, которые его могут выдать. Но то, что им понадобилась одежда вместо него самого, было достаточно удивительно уже само по себе. И любезность была поразительной, а в такую холодную ночь это было почти добротой, то, что ему дали одеяло укрыться… У него перехватило дыхание, он обо всем забыл, потому что человек поднялся, обошел стол, прихрамывая на левую ногу, чтобы лично осмотреть одежду.

Рейнольдса учили оценивать людей, очень хорошо учили оценивать лица, выражения лица и характеры. Он, конечно, допускал в этом деле ошибки, и довольно часто, но никогда не делал серьезных промахов, ибо был убежден, что сейчас ему просто невозможно крупно ошибиться. Лицо теперь целиком освещалось светом лампы. Оно, в сравнении с руками, являло собой вопиющее противоречие. Покрытое морщинами, усталое лицо человека среднего возраста, обрамленное густыми снежно–белыми волосами. Лицо глубоко чувствующего человека, отточенное опытом, печалью и страданием, которые Рейнольдс, наверное, никогда не смог бы даже и вообразить себе. В лице было больше доброты, мудрости, терпимости и понимания, чем мог наблюдать Рейнольдс ранее на лицах других людей. Перед ним был человек, повидавший все, испытавший все, знающий все, но сохранивший и по сей час сердце ребенка.

Рейнольдс медленно опустился на скамью, машинально запахиваясь в выцветшее одеяло. Отчаянно, заставляя себя размышлять отстраненно и ясно, он попытался привести в порядок беспорядочное мелькание противоречивых мыслей, проносившихся в голове. Но дальше первой неразрешимой загадки – что делает этот человек в такой дьявольской организации, как АВО, – он не мог пойти, потому что получил четвертый, и последний шок и – немедленно после этого – ответ на все свои вопросы.

Рядом с Рейнольдсом распахнулась дверь, и в комнату вошла девушка. В АВО, знал Рейнольдс, служили женщины, среди них были и наиболее выдающиеся образцы мастеров самых ужасных и зверских пыток. Однако даже самый фантастический всплеск воображения не мог бы заставить Рейнольдса включить эту девушку в подобную категорию: чуть ниже среднего роста, плотно закутавшаяся в шаль, которая прикрывала изящную талию, с молодым, свежим и невинным лицом, не тронутым никакими пороками. Светлые волосы цвета спелой пшеницы рассыпались по плечам. Костяшками пальцев правой руки она протирала все еще заспанные глаза синего – нет, василькового цвета. Она заговорила чуть хриплым спросонья голосом, но таким мягким, музыкальным, хоть и немного резковатым.