Дмитрий Романовский - Я убил Мэрилин Монро Страница 12

– Ну что это за доктор, который всю жизнь имеет дело с хуями и не может отличить обрезанного мужчину от необрезанного? – Продолжая улыбаться, Джек сказал:

– А вот мне он не задал такого вопроса, вероятно, безоговорочно решил, что я обрезан. – Я заключил:

– Он просто не посмел спросить. – Настроение Джека явно поднялось, и он стал объяснять:

– Дело в том, Уильям, что более половины работников медицины принадлежат нациям традиционно обрезаемым. Это не только евреи, но и мусульмане, а также некоторые другие восточные люди. Каждому человеку свойственно уважать и оправдывать традиции своего народа. И если, скажем, мусульманин добился престижного положения в медицине, он всеми силами старается подчеркнуть положительные стороны обрезания, игнорируя отрицательные. Доверяя мнению медицинских авторитетов, некоторые христиане стали обрезать своих детей. Так что скоро станет трудно по хуям отличить мусульманского ребенка от христианского. А эта часть Форест Хиллс сугубо еврейский район, и доктору Шубу редко приходится принимать христиан. – Я все же осмелился возразить:

– Если доктор уролог отличает обрезанного от необрезанного только по наличию открытой головки члена, он не может быть хорошим специалистом. – Лицо Джека снова стало мрачным.

– В этом ты ошибаешься, Уильям. Шуб – опытный специалист. Я заранее навел о нем справки. – Джек не стал меня предупреждать, чтобы я никому не говорил о визите доктору: он хорошо знал, что я исполнителен и не болтлив. Поэтому я и держался на своем посту.

Когда утром я заменял кран в кухне синагоги, из спортивного зала донеслись звуки музыки. Кто-то играл на пианино, которое стояло в углу зала, и которое подарил синагоге один богатый еврей, когда переезжал в другой, более престижный район. Я вошел в зал. За пианино сидел Раби. Он играл что-то знакомое, что я где-то слышал. Я остановился поодаль. Раби закончил игру, стал перелистывать ноты. Я подошел, спросил:

– Раби, что вы сейчас играли?

– Бетховен. К Элизе, – ответил он, продолжая перелистывать ноты.

– Я это где-то слышал, – сказал я, и тут вспомнил, где я это слышал. В Белом доме. Это была их семейная партия. Было мое дежурство, я сидел в угловой комнате и слышал звуки рояля, доносившиеся из овальной гостиной. Я не знал, кто играл, возможно сама Жаклин Кеннеди, хотя я не помню такого случая, чтобы она когда-нибудь присаживалась к роялю. В этой же овальной гостиной устраивались камерные концерты и официальные приемы. В этой же гостиной жена президента Джона Адамса после стирки развешивала сохнуть белье.

– И где вы слышали эту бетховенскую вещь, Антони? – спросил Раби, найдя, наконец, нужную страницу.

– Не помню, кажется, по радио. – Раби снова красиво заиграл. А я слушал. Когда он кончил играть, я сказал:

– Я это тоже слышал. По радио. Что это?

– Лебедь. Сен-Санса.

– Очень красиво. Раби, вы – хороший пианист.

– А вот в этом, Антони, вы ошибаетесь. Эти вещи может играть каждый школьник начальной музыкальной школы. Так же как я. Профессиональный музыкант сыграет это лучше.

Работы уборщику было не так уж и много. Часа три в день. В пятницу, перед шабесом – часа четыре. Но иногда устраивались партии, после которых было много уборки. Заменяя сливные устройства в уборной второго этажа, я стал подсчитывать в уме бюджет обычного уборщика, который не имеет такого состояния, как я. Идет инфляция. Теперь тысяча девятьсот семидесятый год. Пачка сигарет стоит шестьдесят центов. В шестидесятом году она стоила пятьдесят пять центов. Проезд на метро так же вздорожал. Квартира-студия теперь стоит сто долларов в месяц, в шестидесятые годы она стоила девяносто. Все цены возросли примерно на десять процентов. А моя зарплата остается, как в те времена, когда Збигнев начал здесь работу, – триста пятьдесят долларов в месяц. Кроме того я выполняю обязанности водопроводчика. При Збигневе Хая в случае необходимости вызывала водопроводчика, и я подсчитал в уме, во сколько им это обходилось. На следующий день я все это изложил президенту Шали. Он сказал, что поднимет этот вопрос на следующем заседании правления.

Следующее заседание состоялось через два дня. Мне прибавили зарплату на пятьдесят долларов. Шали сразу же доложил мне об этом:

– Антони, выигрыш ваш. – Я улыбнулся на его улыбку, сказал: – Спасибо. – Он и не подозревал, что я мог прожить без их нищенской зарплаты. Для меня дело было не в деньгах, а в самом принципе.

Глава 3. Встреча с прошлым

Из головы не выходила дата – двадцать первое августа – день свидания с Глорией. Семь часов. Боро Холл. У цветочного магазина. В Манхэттене я не пошел в универмаг Трампа, а пошел в Александерс, универмаг для среднего класса, поднялся на третий этаж в отдел мужской одежды, где осмотрел одетые манекены. У меня и раньше, в той первой жизни, была привычка покупать одежду с манекенов: наглядно видишь достоинства и недостатки одежды. Я остановился перед манекеном в черном модном костюме. Теперь такая мода: брюки расширяются от бедер, а пиджак не широкий, как это было раньше, а по фигуре. Ко мне подошел клерк:

– Чем могу помочь, сэр?

– Такой костюм, – и я указал на манекен. – Моего размера.

– Какой размер вы носите? – спросил клерк.

– Посмотрите на меня, – сказал я, глядя на манекен. Клерк повел меня вдоль ряда костюмов, показал мне костюм моего размера. Конечно же, он готов был всучить мне старомодный костюм.

– Не такой, – сказал я. – Мне нужен как на манекене. – И клерк снял уже из другого ряда модный костюм. Я примерил его и купил.

Хотя я и хорошо знал район Боро Холл, все же я перепутал направление и подъехал к цветочному магазину по противоположной стороне. Глории у цветочного магазина не было. До семи часов оставалось десять минут. Я решил объехать вокруг квартала, и у меня возникло сомнение. А что, если она передумала? Или просто забыла? Конечно, прошло больше недели после встречи на пляже, и она могла забыть. Я не знаю ни ее адреса, ни телефона. Возможно, она вышла замуж и носит фамилию мужа. Не зря же она отказалась дать номер телефона. Возможно уже тогда, на пляже, она решила больше не встречаться со мной. Не люблю, когда женщины обманывают меня. Правда, я обманывал чаще, но это же естественно. Глория – единственная женщина, которой бы я простил обман. Такова первая любовь. А ведь прошло двенадцать лет. В последних классах школы она была у меня одна. И я у нее был один. Многие парни заигрывали с Глорией, но никто не осмеливался ухаживать за ней: боялись меня. Все же у меня был один соперник. Гол. Он был старше нас на два года и уже поступил в колледж, но по школьной привычке продолжал часто звонить Глории. Я часто ссорился с Глорией, но мы быстро мирились. Во время одной из таких размолвок Гол позвонил Глории и пригласил ее на выступление Билла Харлея с его Кометами. Об этом мне сообщил Кели, который был на положении моего раба в классе. Такие концерты были редкостью в наших городских театрах, и цены на билеты были недоступны школьникам. К окончанию концерта я подошел к театру. Когда в толпе выходящих зрителей я увидал Глорию и Гола, держащего ее за руку, я подошел к ним и без лишних слов ударил его кулаком в челюсть. Глория схватила меня за руку и потащила в сторону. Нас окружала толпа. Я рвался к Голу, он рвался ко мне продолжить драку. Глории удалось утащить меня из толпы. Когда мы с Глорией оказались далеко от театра, она напомнила мне о нашей последней ссоре. А ссора была из-за того, что у меня вошло в привычку похлопывать по заду Грэйс, подругу Глории – самую пухленькую девочку в классе.