Дороги авантюристов, или Загадочная яхта лорда Гленарвана - Виктор Павлович Точинов Страница 12

А кто командовал «Дунканом»? Не в техническом смысле, с этим всё понятно: отдавал приказания рулевому и машинному отделению капитан Манглс, а при его отсутствии помощник Остин. Но кто определял, так сказать, стратегию? Кто решал: куда, в какие моря и к каким берегам поплывет яхта?

Казалось бы, вопрос странный. Лорд Гленарван, владелец яхты, кто же еще. Он всё решал, а Манглс с Остином воплощали решения.

Ответ очевидный, но неправильный. Большую часть долгого плавания яхта двигалась согласно воле другого человека. Звали его Жак-Элиасен-Франсуа-Мари Паганель.

И в самом деле, не будь на борту яхты «Дункан» Паганеля, ее плавание завершилось бы гораздо раньше. Гленарван осмотрел бы места, где тридцать седьмая параллель пересекается с западным и восточным побережьями Южной Америки, убедился бы: ни малейших следов крушения «Британии» нет, никто из местных жителей ничего не знает, — и всё, поплыли с печальным видом обратно в Европу.

Но Паганель на борту был. Он прибрал к рукам документ капитана Гранта (сводный вариант, скомпонованный из записок на трех языках), начал толковать его на все лады, выдвигая новые версии в самые нужные моменты, — когда экспедиция оказывалась в очередном тупике и вставал насущный вопрос: что же делать дальше?

Убеждать Паганель умел, не отнимешь. Каждый раз его новое толкование документа принимали «на ура», и «Дункан» плыл туда, куда указывал географ. Или высаженный на сушу поисковый отряд двигался по предложенному географом маршруту. Впрочем, не будем забегать вперед. Жак-Элиасен-Франсуа-Мари заслуживает того, чтобы разобрать его роль в событиях во всех подробностях, начав с появления Паганеля на борту яхты.

Появился Жак Паганель на «Дункане» эффектно. Не было его — и вдруг появился, причем посреди открытого моря, на второй день плавания. Вышел из каюты номер шесть, считавшейся пустой, подготовленной для капитана Гранта. Вышел и немедленно потребовал у стюарда Олбинета завтрак.

Естественно, пассажиры и капитан пришли в изумление, граничившее с шоком (позже мы поймем, что не все изумлялись искренне). На бродягу, пробравшегося на борт в порту и решившего прокатиться «зайцем», объявившейся на яхте человек никоим образом не походил.

Вот как Жюль Верн представляет нам своего любимого персонажа:

«Это был высокий, сухощавый человек лет сорока. Он походил на длинный гвоздь с широкой шляпкой. Голова у него была круглая, крепкая, лоб высокий, нос длинный, рот большой и выдающийся вперед подбородок. Глаза скрывались за огромными круглыми очками и имели какое-то неопределенное выражение, присущее обычно никталопам. Лицо у него было умное и веселое. В нем не было отталкивающего выражения, присущего чопорным людям, которые из принципа никогда не смеются, скрывая свое ничтожество под личиной серьезности. Отнюдь нет. Непринужденность, милая бесцеремонность незнакомца — все говорило о том, что он склонен видеть в людях и вещах лишь хорошее. Хоть он еще не вымолвил ни слова, но видно было, что он говорун и очень рассеянный человек, вроде тех людей, которые смотрят и не замечают, слушают и не слышат. На нем была дорожная фуражка, бархатные коричневые панталоны, той же материи куртка с бесчисленными карманами, которые были туго набиты всевозможными записными книжками, блокнотами, бумажниками, одним словом, множеством ненужных обременительных предметов; обут он был в грубые желтые ботинки и кожаные гетры. Через плечо у него болталась на ремне подзорная труба».

Описание очень подробное. Ни одного другого героя романа Жюль Верн не описывает столь же тщательно. Мы никогда не узнаем, какой формы подбородок у Роберта Гранта, или ботинки какого цвета носил майор Мак-Наббс, или что лежало в карманах лорда Гленарвана. Становится ясно, что Паганель, появившийся на сцене поздно, лишь в шестой главе, тем не менее станет центральным персонажем.

Илл.5. Так представлял облик Паганеля первый иллюстратор романа Эдуард Риу

В последовавшем разговоре Гленарван и его соратники узнали имя негаданного гостя и с удивлением выяснили, что он географ, секретарь Парижского географического общества. Причем уверен географ и секретарь, что плывет сейчас в Индию на борту парохода «Шотландия».

Вскоре всё окончательно прояснилось. Ученый стал жертвой своей рассеянности. Перепутал суда, стоявшие в порту по соседству, сел не на то. И, будучи смертельно уставшим, проспал тридцать шесть часов подряд. И вот он перед вами, просьба любить и жаловать.

Эта история шита белыми нитками и концы в ней не сходятся с концами.

Надо полагать, Паганель не пришел с вокзала пешком, сгибаясь под тяжестью кофров и баулов. Кто-то доставил его в порт и к причалу, помог загрузить на борт багаж. Эти люди тоже поголовно страдали рассеянностью, осложненной сильной близорукостью, — заразились от Паганеля? Они тоже перепутали яхту скромных размеров с громадным пассажирским пароходом? Тоже не смогли прочитать название «Дункан» на борту судна, на ограждении сходней, на спасательных кругах? Извините, но рассеянность не грипп, воздушно-капельным путем не передается. Близорукость тоже.

На все приведенные выше вопросы Паганель нам ответа не дает, изящно огибает в своем рассказе сомнительные моменты.

Хорошо. Допустим маловероятное: извозчику было глубоко плевать, к какому судну доставить пассажира, лишь бы заплатил, сколько положено. А портовые грузчики напились и решили сыграть с Паганелем пьяную шутку: вот смеху-то будет, когда этот лох обнаружит, что плывет не туда!

Но куда смотрели вахтенные «Дункана»? Они тоже решили пошутить, разыграть лорда Гленарвана?

На этот вопрос Жюль Верн отвечает, но как-то совсем не убедительно.

Оказывается, вахтенных в тот вечер на яхте не было. Там вообще никого не было, ни единого человека. Все до одного — и пассажиры, и экипаж — принимали участие в длительной церковной службе.

«До отплытия яхты население Глазго было свидетелем трогательного зрелища. В восемь часов вечера лорд Гленарван и его гости, вся команда от кочегара до капитана включительно, все, кто принимал участие в предстоящей экспедиции, отбыли с яхты и направились в Сен-Мунго, старинный собор в Глазго, который столь живописно рисует Вальтер Скотт. Собор этот, уцелевший среди опустошений, произведенных еще со времен Реформации, принял под свои величественные