Иван Головня - Следы ведут в прошлое Страница 13

В дежурке за небольшим столом сидит Николай Мартынович Сачко, которого по причине его молодости, общительности и веселого нрава почти все сослуживцы, за исключением, конечно, Бондаря, называют просто Николкой.

Николка – симпатичный восемнадцатилетний парнишка с мечтательными серыми глазами, задорно вздернутым носом и старательно зачесанными назад волнистыми русыми волосами. На нем серый однобортный пиджак, перешитый матерью из австрийского военного кителя. Из-под пиджака выглядывает также пошитая матерью рубаха из красного кумача, лоскут которого торжественно вручил Николке секретарь комитета комсомола бережанской промартели «Красный металлист» на комсомольском собрании по случаю проводов одного из своих самых активных членов в славные ряды рабоче-крестьянской милиции.

Пользуясь выпавшей возможностью, Сачко пишет при свете большой керосиновой лампы письмо своей девушке в Бережанск. Пишет не торопясь, старательно выводя каждую буковку. Время от времени он отрывает взгляд от бумаги, поднимает голову и сосредоточенно смотрит в потолок. Сочиняя очередную фразу, мечтательно улыбается и беззвучно шевелит по-детски припухшими губами. Затем снова склоняется над столом, и ровные бисерные строчки медленно ложатся на линованный лист бумаги, выдернутый из школьной тетради.

Настенные часы в пообтертом деревянном футляре бьют три раза, возвещая, что миновал час ночи. Витающий в облаках Сачко вздрагивает, укоризненно смотрит на часы и снова склоняется над письмом.

Вскоре ему приходится еще раз отвлечься от своего письма: из камеры предварительного заключения начинают доноситься возбужденные голоса давно, казалось бы, спящих арестантов. Похоже, что там происходит перебранка. Сачко недовольно хмурится и кладет ручку на стол. Арестованные, словно увидев каким-то образом выражение на лице дежурного, враз умолкают. Но ненадолго. Спустя несколько минут шум в камере возобновляется с новой силой. Озлобленные выкрики и ругань чередуются с топанием ног и глухими ударами – не иначе, как в камере, несмотря на темноту, поскольку света там нет, происходит драка. И действительно, вскоре оттуда слышится срывающийся голос Березы:

– Эй! Кто-нибудь! Помогите!

Часовой в коридоре вздрагивает. Ударившись затылком о стену, он недоуменно хлопает глазами и прислушивается.

Сильный удар в обитую жестью дверь камеры сотрясает дом. Вслед за этим из камеры доносится истошный вопль все того же Березы:

– Помогите же! Убивают! Дежурный!

Балабуха вскакивает на ноги и, взяв винтовку на изготовку, направляет ее на дверь камеры. При этом усы его воинственно оттопыриваются, став еще больше похожими на два пучка пшеничных колосьев.

– А-а-а! – отчаянно вопят в камере после нового глухого удара в дверь. Похоже, что один из арестованных бьет другого о дверь головой.

– Юра! – кричит из дежурки Сачко. – Возьми ключ и посмотри, чего там не поделили эти соловьи-разбойники!

Не выпуская из рук винтовки, Балабуха бежит в дежурку, берет ключ и, вернувшись назад, торопливо открывает замок. Дернув дверь на себя, заходит в камеру. Однако увидеть, «чего там не поделили эти соловьи-разбойники», ему не приходится: когда его голова оказывается в камере, на нее обрушивается тяжелый кулак притаившегося у двери Голубя. Сразу же за первым следует второй не менее сокрушительный удар, и Балабуха, успев лишь тихо охнуть, опускается на пол.

Выпущенную им винтовку, не дав ей упасть, подхватывает Береза. Он направляет дуло на неподвижно застывшего Балабуху, но его останавливает Голубь и кивком головы указывает на противоположный конец коридора. Береза отступает на шаг в глубь камеры, куда не проникает свет тревожно мигающей в коридоре лампы, и, направив винтовку в сторону дежурки, бесшумно досылает в ствол патрон.

Обеспокоенный внезапно наступившей тишиной, Сачко открывает дверь и, став на пороге, нетерпеливо спрашивает:

– Юра, ну что там?

Вместо ответа в черной глубине камеры сверкает яркий сноп пламени и трескучий винтовочный выстрел раскалывает ночную тишину. Сачко вздрагивает, будто по нему пропустили ток высокого напряжения, хватается одной рукой за грудь, другой судорожно цепляется за дверной косяк и медленно оседает на пол. Затем рука его отпускает косяк, а сам он падает, раза два конвульсивно дергается, да так и замирает, уткнувшись лицом в пол. Из-под убитого по запыленному полу вытекает, извиваясь тонкой змейкой, густая красная жидкость. Попав во встретившееся на его пути небольшое углубление, красный ручеек останавливается и начинает превращаться в большую круглую лужицу.

Все еще продолжая держать у плеча винтовку, оскалившийся Береза шагает из темноты камеры в коридор с явным намерением всадить в убитого по крайней мере еще одну пулю.

– Не трать даром патронов, – придерживает его Голубь. – Они могут еще пригодиться нам. Тот уже готов, – кивает он в сторону неподвижно лежащего Сачко, – а этого я и так, кажись, прикончил. Впрочем, для верности, не помешает долбануть его еще разок по башке прикладом.

Голубь берет из рук Березы винтовку и возвращается в камеру. Через секунду-другую там слышится глухой удар.

– Возьми, – выйдя из камеры, Голубь возвращает винтовку Березе. – Винт понесешь ты. Мне бы самому как-нибудь доковылять. Я лучше револьвер позаимствую у «товарища».

Брезгливо морщась, Голубь переворачивает Сачко носком сапога на спину.

– А здорово ты ему влепил! Наверное, в самое сердце! – одобрительно восклицает он. Нагнувшись, достает из кобуры убитого наган и спешит к выходу.

– Слушай! Давай пустим это кодло по ветру к чертовой матери! – хрипит, брызгая слюной, Береза. – Пусть побесится краснопузая сволочь!

– Нашел время, – щерится в ответ Голубь, показывая крупные густые зубы. – Надо ноги уносить поскорее! В любую минуту могут милиционеры вернуться, а он – жечь…

Торопливо отодвинув задвижку, Голубь осторожно, чтобы не скрипнуть, открывает дверь на улицу…

Несмотря на ночную темень, Береза идет быстро и уверенно. Похоже, эти места знакомы ему не хуже собственного двора. Прихрамывающий Голубь едва поспевает за ним. Идут молча. Говорить не о чем, да и нет желания.

Все вокруг почивает, ничто не потревожит тишину. Лишь изредка, откуда-то издалека, словно из другого, таинственного, мира донесется собачий лай или тревожный крик совы. Сверчки и те молчат, устав, должно быть, от собственной нескончаемой музыки. На востоке начинает уже, пока еще едва заметно, сереть небо, предвещая рассвет.

После двух с лишним часов ходьбы и очередного подъема на небольшую возвышенность перед беглецами неожиданно возникает что-то громадное и черное. Вглядевшись, Голубь догадывается, что перед ними окруженная деревьями церковь.

«Ну, кажись, пришли», – облегченно думает он.

– Вот и добрались, – подтверждает догадку Голубя Береза. – Ты постой под теми вон кустами, а я пойду вызову хозяина.

Голубь ковыляет к растущим неподалеку кустам и опускается на землю, давая отдых раненой ноге.

Тем временем Береза, стараясь держаться в тени, приближается к дому. У одного из окон он останавливается и тихонько стучит по стеклу. Выждав минуту, стучит снова.

Проходит добрый десяток минут, прежде чем дверь дома тихо отворяется, и в ее проеме показывается грузная мужская фигура в длинной до пят рубахе и накинутой на плечи свитке.

– Кого тут леший носит? – сердито спрашивает вышедший.

– Это я, – выступает из тени Береза, – Федось Береза. Слава Исусу, отче!

– Навеки слава! – бормочет встревоженный хозяин. Чтобы получше рассмотреть ночного гостя, он приближается к нему вплотную, приговаривая на ходу: – Это какой же такой Федось? А ну, покажись-ка… – И только оказавшись нос к носу с Березой, поп узнает его и растерянно бормочет: – Ты, сын мой? Как ты тут оказался? Ты же был…

– Был, отче, да сплыл! – самодовольно произносит Береза. – Сбежал, как видите! Только что из милиции, из Сосницы. Я не один. Со мной товарищ – вместе бежали.

– Хвоста не привели? – беспокоится поп.

– Хвоста не было. Ночь же…

– А товарищ твой, кто он? Человек надежный? Доверять можно? – не унимается поп.

– И человек надежный, и доверять ему можно. Могу поручиться, как за самого себя. Каких-нибудь два часа назад на моих глазах прикончил милиционера. Да еще перед тем одного ранил, а другого, считай, укокошил. Ваш покорный слуга, – Береза, наклоняет голову, – также, кстати, совсем недавно отправил на тот свет милиционера.

Последние слова Береза произносит с нескрываемой гордостью.

– Всевышний учтет все хорошие дела и поступки. Ты учинил богоугодное дело и заслуживаешь Божью милость, – привычной скороговоркой бормочет поп. – А насчет твоего приятеля… полагаюсь на тебя, сын мой. Откуда он?

– Из Бережанска, из самого губповстанкома. То ли связной, то ли шишка какая-то там у них…