Владимир Волосков - Операция продолжается Страница 13

— Возьмите меня, товарищ капитан, — умолял раненый. — Я гидрогеолог, но несколько лет работал на инженерно-геологических съемках. Я понимаю, это нехорошо. Но что сделаешь... — Он виновато, удрученно потупился. — Танки... Все время танки... Три раза меня утюжили в окопе. Как жив остался — не понимаю. Стыдно признаться, но боюсь... Как вспомню про танки, так мороз по коже. Пробовал перебороть — ничего не получается. Никогда не думал, что окажусь трусом. А вот... Возьмите!

Новгородский смотрел в мерцающие тоской большие зеленоватые глаза долговязого человека в синем госпитальном халате и не чувствовал презрения. Он мог понять этого раненого, хотя сам никогда не был в танковой атаке. Гидрогеолог боялся повторения пережитого, но оставался честным человеком. Новгородский не мог презирать его, хотя к себе в группу не взял.

Разговор со Стародубцевым сначала удивил Новгородского. Он сам ненавидел фашизм, но никогда не думал, что эта ненависть может быть такой исступленной, всепоглощающей, какой она была у артиллерийского капитана.

— В военно-строительную организацию? В тыл? Не пойду. Дудки! — сразу заявил Стародубцев, едва его представили Новгородскому. — Мне тут делать нечего. Копыто, слава богу, зажило (он качнул раненой ногой), теперь назад. К своим пушечкам. Господа фрицы еще узнают Егора Стародубцева!

— А может быть, все же передумаете? — доброжелательно сказал Новгородский. — В тылу тоже очень много важных дел.

— Брось, капитан. Пустое говоришь! Мои счеты с фашистами еще не кончены.

— Счеты с ними можно сводить по-разному.

— Да что ты меня уговариваешь! — рассвирепел Стародубцев. — Сказал — и точка! Это чтобы я, Егор Стародубцев, в тыл подался... За кого ты меня принимаешь! Это после того, как я со своей батареей от Кишинева до Одессы фрицам задницу показывал? После такого позора? Не-ет! Я еще дождусь наступления. Я еще до Берлина доберусь. И, дай бог удачи, собственными руками этого иуду Гитлера придушу! Не-ет. К стволу привяжу. И ахну фугасным! Вот что я с ним сделаю!

Стародубцев со времени финской кампании служил в артиллерии. В нем чувствовался кадровый военный. Движения крепкого мускулистого тела и сильных рук были резки, четки. В могучем басе то и дело звучали властные нотки. Это был прирожденный солдат-командир, и он как нельзя лучше подходил для роли, которую сразу определил для него Новгородский.

— Вам все же придется подумать, — дружески сказал он. — Война идет везде, и везде нужны бойцы.

— Чего ты ко мне привязался! — огрызнулся Стародубцев. — Какой из меня сейчас геолог. Я солдат. Артиллерист. Мне фашистским гадам по большо-ому счету платить надо, а ты... У меня, брат, семья где-то в неметчине бедствует. Понял? Мне с тобой не по пути.

Новгородскому так и не удалось в тот раз уговорить злого, упрямого артиллериста. Стародубцев ушел, с треском захлопнув дверь.

Разговор с лейтенантом Огнищевым происходил в кабинете комиссара госпиталя. Молоденький лейтенант стеснялся и явно недоумевал, гадая, зачем он кому-то понадобился. У него еще не выработались военные привычки, и Новгородскому то и дело казалось, что перед ним сидит не лейтенант инженерных войск, а обычный школяр, ожидающий выволочки за очередную проказу, но какую, сам не знает.

У Огнищева было на редкость простодушное лицо. На нем будто сама природа устроила все так, чтобы подчеркнуть это простодушие. Румяный, круглолицый, с пухлыми девичьими губами, над которыми весело топорщился широкий, усыпанный веснушками курносый нос, Огнищев глядел на незнакомого капитана прозрачно-синими глазами, и недоумение так и лучилось с его круглой физиономии.

Новгородскому даже стало неловко, что он должен поручить этому мальчику-воину с ясными глазами сложное и рискованное задание. Но выбора не было. Огнищев был уроженцем Заречья, и такой удачи капитан упустить не мог. И притом внешность... Эта простецкая вывеска могла разоружить самого матерого шпиона. Новгородский с первого взгляда понял, что в руки ему попал бесценный клад. Вот к этой-то наружности да твердый характер!

Но характера у Огнищева, к великому огорчению капитана, никакого не оказалось. «Вывеска» воистину оказалась зеркалом души.

— Вы окончили Свердловский горный институт?

— Да, с грехом пополам...

— Почему же?

— Напортачил в дипломном проекте. Пришлось переделывать.

— Так. И когда кончили?

— Нынче летом.

— И успели на фронт?

— А как же... Все добровольцами, а я что — рыжий?

Новгородский посмотрел на белесые, с рыжинкой, вихры лейтенанта и с трудом подавил улыбку.

— Кем же вы служили?

— Командиром взвода в инженерно-строительном батальоне.

— Укрепления возводили?

— Да нет. Попросту драпали. На правах пехоты.

— Как так?

— А так. От Могилева до Брянска. Там нашему батальону и конец пришел.

— Что, был уничтожен?

— Да нет. Постепенно усох до полуроты. Потом расформировали.

— И куда вас направили?

— Кому я нужен... Толкнули в артиллерию. Дежурным при штабе полка болтался. Потом в артиллерийскую разведку сбежал.

— Зачем же?

— У них рации.

— Ну и что?

— Как что? Рации надо кому-то ремонтировать... Да и радистов не хватало.

«Никакого самолюбия», — огорченно подумал Новгородский.

— Вы разбираетесь в радиоаппаратуре?

— Немножко. До войны в радиоклубе занимался.

— Умеете работать ключом?

— А как же.

Новгородский ободрился. «Очень кстати».

— Где же вас ранило?

— Да уже под Ливнами, когда из брянского котла вырвались.

— И куда?

Огнищев сконфузился, ткнул пальцем в ягодицу. Новгородский только сейчас заметил, что лейтенант сидит на краешке стула.

— В самое бюрократическое место.

— Кость задета?

— Чуть-чуть. Ходить могу. Готов к выписке.

— Так. Что ж... Придется поработать в тылу.

— В тылу? — Лицо Огнищева озадаченно сморщилось. — Это почему же?

— Так ведь и в тылу кому-то воевать надо.

— Ага, — в голосе молодого человека зазвучала обида, — это что? Все после ранения едут снова на фронт, а Володька Огнищев не подходит. Так, что ли?

— Поймите, лейтенант, кому-то надо работать и здесь.

— В тылу! Не-е... — Огнищев, как капризный ребенок, замотал круглой головой. — Я в тыл не могу. Нет! Да как же я в тыл! — Лейтенант с изумлением воззрился на Новгородского. — Да ведь я, считай, ни одного фашиста не убил. Как же я в тыл?

— Что, и стрелять не приходилось? — удивился Новгородский.

— Пальбы хватало. Да только это все коллективный огонь. А вот так — чтобы собственными руками, чтобы точно... Не было.