Сергей Хелемендик - Наводнение Страница 13

Мечта есть мечта, а в реальности шансов накопить денег для ее осуществления у Алексиса было немного. Платили ему неплохо, но для большой мечты нужно много, очень много денег! Отрадой Алексиса, поддержкой в трудные дни была мысль, что судьба улыбнется и даст возможность сорвать куш.

Надежда на куш согревала Алексиса, когда самолет швыряло и трясло над океаном по дороге сюда, в эту проклятую страну, где все почему-то довольны так, словно нет в мире более счастливых людей, чем мулаты Эль-Параисо.

Надежда приняла реальные очертания в Боготе, в кабинете старого Суареса, где их наставляли перед отъездом. Суарес не только обещал вознаграждение в случае успеха, но и обронил фразу, всколыхнувшую всю душу Алексиса. Он сказал, что если они перехватят посылку, то это будет их трофей! Лысан получит пятьдесят процентов, а они с Шакалом – по двадцать пять. Причем Суарес сразу выплатит стоимость «порошка» чистой монетой…

Мечтательная усмешка ползла по лицу Алексиса. Оптовая цена «порошка» – полторы тысячи за унцию. В хорошей посылке может быть сто, двести, пятьсот унций… У Алексиса голова шла кругом от таких цифр. Суарес даст оптовую цену сразу, чистой монетой! Это вам не работа в публичном доме «Черная кошечка», которой Алексис занимался последние годы, которую знал до тонкостей и даже любил, но…

Пока Алексис погружался в мечты, Шакал аккуратно подбирал макароны и тушенку из банки. С точностью, достойной лучшего применения, Шакал разделил макароны и тушенку пополам и уже заканчивал свою часть. Запах еды вернул Алексиса к суровой действительности. Он повернулся к столу, бросил на Шакала злобный взгляд и приступил к еде. Порция показалась ему оскорбительно маленькой.

Хлопнула дверь, и в комнату вбежал, как всегда спотыкаясь, Лысан. По его голой голове катились капли пота.

– Едите, значит! Кушаете! – набросился он на подчиненных, хотя сам только что пообедал в ресторане. – А меня эта черная внизу спрашивает, когда мы отсюда уедем! Они, видите ли, гостиницу закрывают на ремонт!.. – Лысан выругался. – Чего ей нужно? Зачем ей знать, когда мы уедем? Эту гостиницу сто лет не ремонтировали и не будут, пока она не развалится! Наследили… – Лысан снова выругался. – А как на меня смотрела коридорная! Как на… вора или педераста! Это значит, вы, друзья, нагадили и вами тут занялись!

Лысану нельзя было отказать в профессиональной наблюдательности, а его замечание по поводу ремонта было очень близко к истине. Здания и машины в Эль-Параисо, в самом деле, начинали ремонтировать, когда это было уже невозможно или крайне нерентабельно. И гостинице «Подкова», где кирпичи пока еще не падали на головы гостей, ремонт не грозил даже в отдаленном будущем.

Не логичен, однако, был вывод о том, что «нагадили» Алексис с Шакалом и «занялись» ими. Спрашивали об отъезде его, Лысана, и смотрели, как на педераста, тоже на него, не говоря уже о том, что Шакал и Алексис раболепно следовали во всем указаниям Лысана. Создавшаяся ситуация была плодом идей и фантазий Лысана, воплощенных в жизнь.

Вопрос хорошенькой негритянки – дежурного администратора гостиницы – действительно был обусловлен утренним визитом толстого Гидо в «Подкову», его настойчивой просьбой задать этот вопрос Лысану. И хотя всем, кого расспрашивал Гидо, было строжайшим образом указано на необходимость соблюдать секретность и, не дай бог, сболтнуть кому-нибудь об этом конфиденциальном разговоре, персонал гостиницы кипел от любопытства и нетерпения. Детали расспросов Гидо обсуждались, сопоставлялись и анализировались коллективно.

В отношении персонала гостиницы к Лысану и его людям в считанные часы вдруг появилось нечто совсем не свойственное национальному характеру и самому духу Эль-Параисо, страны, известной на весь мир великолепным, удивительно доброжелательным сервисом. Если до визита Гидо все необычности и странности в поведении обитателей номера 184 бездумно воспринимались как обычные чудачества иностранцев, к которым в Ринкон Иносенте привыкли и были безгранично терпимы, то после долгого опроса Гидо всем стало вдруг понятно, что эти люди замешаны в чем-то серьезном. Иначе зачем пограничная служба проявила бы к ним такой сильный интерес?

И в разговорах прислуги внезапно появились открыто насмешливые, почти презрительные ноты. Могло сложиться впечатление, что визит Гидо открыл персоналу гостиницы гораздо больше, чем ему самому. Припоминали все больше и больше неприятных и смешных черт в поведении подозрительных гостей и все злее высмеивали их так, как умеют высмеять только в Эль-Параисо.

– Послушай, чико! Эти парни наверняка педерасты! – авторитетно утверждал официант Ридель.

– Если так, их вышлют! – оживленно отзывался собеседник Риделя, слесарь-универсал, умевший за пять минут разобрать любой механизм, от кондиционера до унитаза, после чего он начинал собирать эти устройства, ремонтировать их, и на это уходили уже месяцы и годы.

– Бедные педики! Говорят, они сидят на мели! Это правда, чико? Ходят в ресторан по очереди! И едят одни макароны! Правда, чико, что этот угрюмый тип берет три раза в день макароны с сыром и считает сдачу до сентаво1?

– Самое интересное не это, чико! – с жаром отзывался Ридель. – Те двое варят макароны в номере, а лысый – нет! Ходит в ресторан, но тоже берет макароны! Это какая-то чертовщина! Ел бы в номере… А сдачу… – Ридель сделал жест пальцами, словно пытаясь отогнать надоедливое насекомое – в данный момент этот жест заменял фразу: «Даже не спрашивай!» – Он каждый раз спрашивает, сколько стоят макароны с сыром! Надеется, что подешевеют! – И собеседники оглушительно хохотали, хлопая друг друга по плечам.

Лысан и в самом деле предпочитал макароны с сыром всем прочим блюдам, представленным в меню ресторана гостиницы «Подкова». Но его страсть к макаронам объяснялась отнюдь не тем, что он «сидел на мели», а имела более серьезную, принципиальную основу. Лысан был скуп, а ничего дешевле макарон с сыром в ресторане не было. Есть же макароны из одной кастрюли с Шакалом и Алексисом он считал ниже своего достоинства. По его мнению, такое панибратство нанесло бы огромный вред его авторитету руководителя. Но запах тушенки безжалостно дразнил Лысана и ожесточал его и без того жестокое сердце.

Высказав подчиненным решительно все, что он думает об их происхождении и о нравственности их матерей, Лысан почувствовал еще более сильный голод, и запах тушенки сломил его волю. Шакал с Алексисом виновато смотрели в пол, и каждый, в меру своего таланта, изображал раскаяние.

Между тем Лысана осенило, он понял, как следует обставить предстоящую трапезу, чтобы его авторитет руководителя остался девственно чистым и ненарушенным.