Виктор Бурцев - Зеркало Иблиса Страница 14

— Вот, Шпеер, еще одно направление войны. И я не знаю, что сейчас важнее — Восточный фронт или эта маленькая экспедиция в Африку…

Сказав это, Гитлер встал из-за стола и прошелся взад-вперед, заложив руки за спину.

— Я правильно отругал Зиверса, не так ли? — спросил он и, не ожидая ответа, продолжал: — Они слишком много внимания уделяют бутафории, ненужной бутафории, в то время как рейху надобны маленькие, но нужные и конкретные дела. Вы, конечно, не в курсе событий, и весь разговор для вас был странным спектаклем, но я хочу спросить вас как вы думаете, Шпеер, они верят в то, что делают?

— Трудно сказать. Зиверс, по крайней мере, чересчур циник, чтобы верить во что-то. А вот бригаденфюрер, кажется, верит.

— А я? Я — верю?

— Вы, мой фюрер? — вопрос поставил Шпеера в тупик.

— То-то и оно, Шпеер. То-то и оно. Но пусть все идет так, как идет, мой дорогой Шпеер.

16

Каждый выжидает, выжидайте и вы, а потом вы узнаете, кто обладатель ровного пути и кто шел по прямой дороге!

Звезды дрожат. Звездам холодно там, в темноте. Звезды далеко, и поэтому тепло костра до них не достает. И даже жар пустыни, остывающей после раскаленного дня, не в силах справиться с холодом, который испытывают маленькие светящиеся точки во мраке.

Вокруг костра сидят четверо, и ночной ветер осторожно гладит языки огня, где-то в темноте вода ведет разговор с дном ручья. Четверо собрались в одном месте.

Оазис Фарх. Где-то на полпути между Суртом и Мисуратой. Песок вокруг. Повсюду, куда достигает глаз, до самого горизонта и дальше. На всем пути из Сурта — любой караванщик вам скажет — нет ни одного места, где можно остановиться. Нет ни одной зеленой точки. Только пески. До горизонта и дальше.

Так вам скажет караванщик. И будет прав. Прав для всех трехсот с небольшим дней в году. Кроме этого дня. Точнее ночи.

Однако окажись волей Аллаха где-нибудь в этих краях караван, и обрати его караванщик свой взор в сторону этого костра… То бежал бы он прочь, несмотря на ночь и на опасность заблудиться… Бежал со всеми людьми, со всеми верблюдами, со всем своим скарбом. Без оглядки, до тех пор, пока не пропал бы из глаз проклятый огонек в ночи.

И был бы прав. Потому что каждый в этой пустыне знает, что на одну ночь в году появляется где-то в песках оазис Фарх. Где возле костра сидят шайтаны, числом пять, и едят. Кого? Ну, путников едят… Вместе с верблюдами, попутчиками и скарбом.

Страшно оказаться ночью возле оазиса, которого нет.

Но интересно.

Потому что вода. Огонь. Песок. И ночной ветер. Говорят о чем-то…

— Сколько мы будем ждать? — спросил Имран. Не зло, а так, чтобы знать.

— Я не знаю, — ответил Саммад, хотя вопрос не относился к нему лично.

— И никто не знает, — в тон ему отозвался Мухаммад.

Если посмотреть на них искоса, не вглядываясь в лица, не ища недостатки, они чем-то похожи. Точно так же, как похожи, при внешнем различии, Имран и Ибрахим.

— Нас осталось четверо, — наполовину спросил, наполовину подвел итог Имран.

— Кто знает?.. — сказал Мухаммад.

— Никто не знает, — в тон ему отозвался Саммад.

Ибрахим досадливо поморщился и, поднявшись на ноги, ушел куда-то в темноту. К журчащему во мраке ручью.

— Я правильно понимаю, что никто не нашел его? — спросил Саммад.

— Если его не нашел ты, значит, не нашел никто, — ответил из темноты Ибрахим. — Подождем еще… День.

Саммад пожал плечами и подкинул в огонь еще веток.

Вдалеке таял топот ног.

Маленький торговый отряд, состоящий из трех верблюдов, нагруженных до предела, и погонщиков к ним, бежал прочь. Быстро бежал.

17

Не придавай мне в сотоварищи никого, кроме тех людей

Солдаты вели себя правильно, как и положено истинным солдатам: спали в тени облупившейся стены, рядом с грузовиками. При виде офицеров они оживились, но не слишком: растолкали какого-то соню, стати подниматься. Шестнадцать человек вместе с унтером — Фрисснер незаметно ухмыльнулся разумной скаредности полковника. Правильно, посылай тут со всяким встречным-поперечным кучу народу, когда самим нужно…

— Бандиты, не так ли? — с улыбкой покосился на Фрисснера полковник. Фрисснер пожал плечами. — Не беспокойтесь, это — лучшие. Рекомендую: унтер-офицер Обст, кавалер двух Железных крестов, с первого дня в Корпусе…

Обст оказался коренастым мужичком лет, сорока с внешностью крестьянина. Крупная голова, мясистый нос, бесцветные глаза с такими же бесцветными ресницами. Унтер Фрисснеру понравился, такие сельские мужички обычно надежны в бою. Да и остальные солдаты с виду были ничего самому молодому лет двадцать, самый старший — Обст.

— Ваш новый командир, — сказал полковник, широким жестом правой руки указывая на Фрисснера. — Капитан Артур Фрисснер. Надеюсь, вы не посрамите Корпус под его командованием.

— Буду краток. — Фрисснер сделал шаг вперед. Солдаты, все шестнадцать человек, внимательно смотрели на него, прекрасно понимая, что их жизнь в ближайшие недели или даже месяцы будет зависеть прежде всего от этого незнакомого капитана. — Отправляемся завтра утром, пока можете отдыхать Унтер-офицер, к вам небольшое поручение. Напишите о каждом солдате пару строк, как зовут, что умеет, откуда родом… Кратко, самое главное.

— Хорошо, господин капитан. Солдаты, переговариваясь, стали устраиваться на насиженном месте. Обст поспешил к канцелярии.

— Среди них есть водители? — спросил Фрисснер полковника.

— Конечно. Водители, пулеметчики, радист…

— Рация нам не нужна.

— Вы уверены?

— Уверен.

— Ваша воля, капитан. Я хотел бы… — полковник помолчал, потом заговорил снова — Я хотел бы, чтобы эти люди вернулись назад. Понимаю, на войне это глупый разговор, но…

— Я постараюсь, господин полковник.

Они осмотрели машины, причем Фрисснер с удовлетворением заметил установленные на грузовичках станковые пулеметы МГ, которых вчера не было.

— Все собрано. Могли бы выехать и сегодня, — заметил полковник.

— Завтра, завтра… — рассеянно сказал Фрисснер.

— И еще, возьмите «стэны», десяток «стэнов». Британские тарахтелки гораздо лучше работают в условиях пустыни, нежели наши МП. Может быть, это непатриотично, но я не хотел бы, чтобы автоматы отказали в самый неподходящий момент…

— Спасибо, полковник.

— Такое впечатление, что вам очень не хочется ехать, — признался Боленберг. — У вас просто на лице написано, капитан. Поэтому я и сказал о людях Обета…

— Я думаю, все будет нормально, господин полковник. Не опаснее, чем на передовой, во всяком случае.

— Не скажите. К передовой эти люди привыкли. А к пустыне привыкнуть трудно, практически невозможно.

Дальше спорить не имело смысла, и Фрисснер промолчал.

Отчет, составленный педантичным Обетом, оказался весьма любопытен.

Из шестнадцати человек (включая самого унтера, само собой) двое были разжалованы из лейтенантов вермахта. А именно — Готлиб Ойнер и Фриц Людвиг. За какие провинности, Обст не писал, но указал против каждого — «надежен». Что ж, пусть так и будет.

Помимо всяких банальностей — когда родился, откуда родом, сколько воевал, — Фрисснер узнал, что Гнаук, например, отличный радист и радиотехник, а Вайсмюллер — водитель-механик, способный починить любую колесную и гусеничную технику. В целом же список был краток, но бесполезен, как Библия.

— Слушай, он ничего особенного и не написал, — процедил Каунитц, читая через плечо. Фрисснер хмыкнул:

— Зато я понимаю, что он уверен в своем отряде. И это хорошо.

— Думаешь?

— Думаю. Да и полковник прекрасно понимал, что нам в пустыне понадобятся хорошие люди. Пусть он не знает целей задания, но он педант, профессионал. Он не станет подсовывать нам отбросы.

— На его месте я поступил бы именно так, — буркнул Каунитц.

— Вот потому-то ты до сих пор не полковник, — улыбнулся Фрисснер и сложил листок со списком, показывая, что разговор окончен.

18

Поистине, Аллах не любит всякого изменника, неверного!

Утро застало Ягера в весьма дурном расположении духа. И хотя налет продолжался едва ли полчаса, Людвигу казалось, что англичане «делали» Триполи всю ночь. Ни в какое бомбоубежище он, конечно, не спускался. Не из какой-то там бравады… Просто от осколков его надежно защищали стены дома, где он квартировал, а прямое попадание можно схлопотать и в яме, которую тут называли бомбоубежищем. Ягер не знал таких ям. которые бы спасали от прямого попадания многотонной бандуры, начиненной взрывчаткой.

Но все-таки ночная бомбардировка есть бомбардировка, и наутро у Людвига болела голова.

Хотя вполне может быть, что голова болела из-за вчерашнего посещения гашишианцев. Сладкий дым, которым была полна курильня, въелся в одежду и противно лез в нос.