Джек Лондон - Собрание сочинений в 14 томах. Том 1 Страница 14

Вот почему последние годы творческого пути Лондона в целом все-таки не могут быть охарактеризованы только как годы прогрессирующего упадка. Правильнее видеть в творчестве Лондона 1910-х годов резкое обострение и борьбу кричащих противоречий большого писателя, загубленного американской буржуазной действительностью.

Популярный во многих странах мира, Лондон еще при жизни был широко известен в России. Выдающийся русский писатель А. И. Куприн уже в 1911 году восхищался рассказами Лондона. В них, по словам Куприна, «чувствуется живая настоящая кровь, громадный личный опыт, следы перенесенных в действительности страданий, трудов и наблюдений». Именно в силу этой жизненности, правдивости произведения Лондона, по мнению Куприна, «облеченные веянием искренности и естественного правдоподобия, производят такое чарующее, неотразимое впечатление».[20]

С первых же лет жизни советского общества талант Лондона был у нас признан и оценен по заслугам.[21] Его произведения в нашей стране печатались массовыми тиражами, выходили отдельными книгами и сборниками, встречались в хрестоматиях и книгах для чтения, по которым учились подраставшие поколения молодых советских граждан. Высоко ценил Лондона Горький. Н. К. Крупская вспоминает, что один из рассказов Лондона, «Любовь к жизни», понравился Ленину.

Верно и глубоко оценил Лондона А. В. Луначарский, уделивший ему немало внимания в своем обзорном курсе «История западноевропейской литературы в ее важнейших моментах», куда Луначарский включил только то, что считал особенно важным в мировой литературе XX века. «…Говорили, что это – писатель для развлечений, писатель приключений, и только. Это неверно», – утверждает Луначарский, называя Лондона «большим писателем Америки».[22]

Интерес советских людей к Лондону не ослабевает и в наши дни. Восьмитомное издание сочинений Лондона, законченное в 1956 году, как и недавно выпущенный двухтомник избранных рассказов Лондона, сейчас уже трудно купить. Пьесы Лондона идут на сцене советских театров; по произведениям Лондона созданы кинофильмы, из которых отметим как несомненную удачу «Белый клык».

Заканчивая свою статью «Что значит для меня жизнь» (1906), Лондон, определяя цель жизни, писал: «Фундамент общественного здания – вот что меня привлекает. Тут я хочу работать, налегать на рычаг, рука об руку, плечо к плечу с интеллигентами, мечтателями и сознательными рабочими и, зорко приглядываясь к тому, что творится в верхних этажах, расшатывать возвышающееся над фундаментом здание. Придет день, когда у нас будет достаточно рабочих рук и рычагов для нашего дела и мы свалим это здание вместе со всей его гнилью, непогребенными мертвецами, чудовищным своекорыстием и грязным торгашеством. А потом мы очистим подвалы и построим новое жилище для человечества, в котором не будет палат для избранных, где все комнаты будут просторными и светлыми и где можно будет дышать чистым и животворным воздухом. Таким я вижу будущее…».

Это будущее – наши дни. Строится то новое жилище для человечества, о котором мечтал Лондон, и ширится борьба против тех непогребенных мертвецов, которые все еще думают, что им удастся помешать натиску истории, действию неумолимых ее законов. И понятно, что строители этого нового светлого здания, воплощающего самые чистые мечты человечества, видят в Лондоне своего друга, своего писателя: ведь это для них писал лучшие свои книги Лондон, не раз называвший себя писателем рабочего класса, борцом за будущее.

Р. Самарин

Сын Волка

Белое Безмолвие

(перевод А. Елеонской)

– Кармен и двух дней не протянет.

Мэйсон выплюнул кусок льда и уныло посмотрел на несчастное животное, потом, поднеся лапу собаки ко рту, стал опять скусывать лед, намерзший большими шишками у нее между пальцев.

– Сколько я ни встречал собак с затейливыми кличками, все они никуда не годились, – сказал он, покончив со своим делом, и оттолкнул собаку. – Они слабеют и в конце концов издыхают. Ты видел, чтобы с собакой, которую зовут попросту Касьяр, Сиваш или Хаски, приключилось что-нибудь неладное? Никогда! Посмотри на Шукума: он…

Раз! Отощавший пес взметнулся вверх, едва не вцепившись клыками Мэйсону в горло.

– Ты что это придумал?

Сильный удар по голове рукояткой бича опрокинул собаку в снег; она судорожно вздрагивала, с клыков у нее капала желтая слюна.

– Я и говорю, посмотри на Шукума: Шукум маху не даст. Бьюсь об заклад, что не пройдет и недели, как он задерет Кармен.

– А я, – сказал Мэйлмют Кид, переворачивая хлеб, оттаивающий у костра, – бьюсь об заклад, что мы сами съедим Шукума, прежде чем доберемся до места. Что ты на это скажешь, Руфь?

Индианка бросила в кофе кусочек льда, чтобы осела гуща, перевела взгляд с Мэйлмюта Кида на мужа, затем на собак, но ничего не ответила. Столь очевидная истина не требовала подтверждения. Другого выхода им не оставалось. Впереди двести миль по непроложенному пути, еды хватит всего дней на шесть, а для собак и совсем ничего нет.

Оба охотника и женщина придвинулись к костру и принялись за скудный завтрак. Собаки лежали в упряжке, так как это была короткая дневная стоянка, и завистливо следили за каждым их куском.

– С завтрашнего дня никаких завтраков, – сказал Мэйлмют Кид, – и не спускать глаз с собак; они совсем от рук отбились, того и гляди, набросятся на нас, если подвернется удобный случай.

– А ведь когда-то я был главой методистской общины и преподавал в воскресной школе!

И, неизвестно к чему объявив об этом, Мэйсон погрузился в созерцание своих мокасин, от которых шел пар. Руфь вывела его из задумчивости, налив ему чашку кофе.

– Слава богу, что у нас вдоволь чая. Я видел, как чай растет, дома, в Теннесси. Чего бы я теперь не дал за горячую кукурузную лепешку!.. Не горюй, Руфь, еще немного, и тебе не придется больше голодать, да и мокасины не надо будет носить.

При этих словах женщина перестала хмуриться, и глаза ее засветились любовью к ее белому господину – первому белому человеку, которого она встретила, первому мужчине, который показал ей, что в женщине можно видеть не только животное или вьючную скотину.

– Да, Руфь, – продолжал ее муж на том условном языке, единственно на котором они и могли объясняться друг с другом, – вот скоро мы выберемся отсюда, сядем в лодку белого человека и поедем к Соленой Воде. Да, плохая вода, бурная вода – словно водяные горы скачут вверх и вниз. А как ее много, как долго по ней ехать! Едешь десять снов, двадцать снов, сорок снов – для большей наглядности Мэйсон отсчитывал дни на пальцах, – и все время вода, плохая вода. Потом приедем в большое селение, народу много, все равно как мошкары летом. Вигвамы вот какие высокие – в десять, двадцать сосен!.. Эх!