Иван Курчавов - Цветы и железо Страница 14

— О да!

— Но у большевиков останутся еще Кавказ, Сибирь, Дальний Восток.

— Падет Москва, и к нам на помощь придут Турция на Кавказе, а Япония в Сибири и на Дальнем Востоке. Впрочем, мы и сами управимся: зачем нам нужны помощники, которых мы завтра объявим неарийцами со всеми вытекающими отсюда последствиями?! Времена наполеоновских походов, когда русская армия, оставив Москву, спокойно готовилась к контрнаступлению, давно миновали. Ныне армия без четкого управления, мощной боевой техники, достаточного количества боеприпасов и хороших коммуникаций перестает быть армией. Конец Москвы будет означать конец России. Карл пишет, что они преследуют дезорганизованную армию, которой, дай бог, унести свои собственные ноги!

— Адольф Кох здесь, недалеко от Шелонска…

Мизель усмехнулся:

— Твой будущий тесть?.. Знаю, что он здесь! Я, между прочим, получил указание обезопасить его от возможных нападений со стороны русских. Он подал хороший пример, как надо осваивать восточные земли. Многие еще боятся ехать сюда. Коха надо охранять. Наша пропаганда скоро поднимет его как своеобразного первооткрывателя земель.

— Я дал ему солдат для охраны.

— Стараешься! — Мизель озорно погрозил пальцем. — Тесть он трудный, зато Шарлотта чудо ребенок!

Гельмут вышел в прихожую и вернулся с бутылкой прославленного «Наполеона». Хельману этот коньяк нравился больше, чем пятизвездный, «араратский», пил он его охотно и был рад, что Мизель меньше спрашивает и больше говорит: в таком случае менее вероятен подвох.

— Большевики еще во что-то верят, — сказал Мизель, намазывая на тонкий кусок хлеба масло и покрывая его паюсной икрой. — Они не только борются с нашими разведчиками, но и сами пытаются вести разведку. Зачем она им? Мертвому припарки не помогут!.. На станции Низовая мы захватили разведчика: передавал о передвижении наших эшелонов. Такую станцию они без своего глаза не оставят. Но мы расставим столько капканов, что они цепко схватят любого лазутчика. На Низовую я бросил небольшой отряд. Плюс агентура. Пусть спускают с неба своих большевистских пташек!.. Тебе не нужен мой отряд?

— Пока управляюсь своими силами. Город заштатный, большевики им не интересуются.

— Большевиков интересует все! А я в данный момент проявил бы повышенный интерес к этакому милому созданию килограммов на семьдесят пять! Есть такие в твоем Шелонске?

— Честно говоря, Гельмут, мне было не до баб!

— Хорошая баба что хороший коньяк — успокаивает нервы и разгоняет кровь! — Мизель расхохотался. — Ты, Ганс, стареешь! Или тебя испортили строгие нравы при дворе великой герцогини Люксембургской?

Теперь настала очередь расхохотаться Хельману. Вдоволь посмеявшись, он сказал:

— Мы еще порезвимся, Гельмут! А красотками я займусь. Буду считать одной из первоочередных задач комендантской службы.

Когда кончился «Наполеон», Мизель открыл еще одну бутылку треста «Арарат». Он был весел все время, повеселел и Хельман.

Спать легли под утро, когда в третий раз пропели шелонские петухи.

Перед тем как отбыть на станцию Низовая, Мизель решил вызвать к себе помощников коменданта. Хельман послал за Муркиным и начальником полиции.

Штурмбаннфюрер преобразился. Золотое пенсне изящно прилепилось к носу, а из-под прилизанных волос на голове виднелась отмассажированная щеткой розовая кожа. Он как бы стал олицетворением неприступности и величия, и даже Хельман смотрел на него уже не с той непринужденностью, как утром, когда они допивали коньяк. Как мило текла тогда беседа!.. Сейчас Хельман опасался одного: а вдруг Муркин и начальник полиции похвалят его, военного коменданта? Русские хвалят представителя германского военного командования — что может быть хуже для такого представителя? Он опять не доверял Мизелю и перебирал в памяти вчерашний разговор: не сболтнул ли чего лишнего? Муркин по случаю ответственного визита оделся в черный старомодный сюртук, и Хельман брезгливо морщил нос, осязая резкие запахи: несло луком, нафталином и тройным одеколоном. Маленькие губы Муркина вздрагивали, словно он сосал конфету.

— Вы довольны своим постом? — спросил Мизель и так посмотрел на Муркина, что даже Хельману стало не по себе.

— Весьма и весьма, ваше высокоблагородие, — ответил Муркин и низко, с достоинством поклонился.

— Вас привела к нам идейная ненависть к большевикам или что-то другое?

Вопрос был лишним, Хельман заранее знал, что ответит Муркин, он уже не раз говорил на эту тему с городским головой.

— Идейная! С большевиками у меня всегда были разногласия, и я всю свою сознательную жизнь их ненавидел. Ваше высокоблагородие, мой отец был действительным статским советником, это равно генералу. А кем стал я? Бухгалтером! Зарабатывал меньше грязного каменщика. За взятку получил должность продавца в пивной! Разве это занятие для дворянина? Ненависть к большевикам умрет вместе со мной, ваше высокоблагородие!

— Какого вы мнения о начальнике полиции?

— Как вам сказать? Бывал он и в почете у большевиков, его ведь никто не преследовал, как меня за мое дворянское происхождение. Его карьеру загубил бахус, ваше высокоблагородие!

— Что, на ваш взгляд, надо сделать, чтобы весь народ направить на борьбу с большевизмом? — спросил Мизель.

— Церковь открыть, ваше высокоблагородие, соскучился народ по вере христовой. Неплохо объявить программу.

— Церковь открыть можно. — Мизель недовольно поморщился. — А какую программу?

— Что будет в России? Очень это нужно, ваше высокоблагородие!

— В России будет германская армия! — властно произнес Мизель. — До тех пор, пока не испарится большевистский дух, а может быть, и дольше!

— Понятно. Благодарим, ваше высокоблагородие.

Мизель небрежно сказал «идите» и, выждав, когда захлопнется дверь за выкатившимся Муркиным, весело захохотал.

— Клоун, честное слово, клоун! — говорил он, сняв пенсне и протирая слезящиеся от смеха глаза. — «Программу»! Привезти батюшку-царя на российский престол или устроить что-то вроде либерального правления а ля Керенский. Ох и клоун!

— Если разобраться в его предложении трезво, Гельмут, то в нем что-то есть. Пусть не рациональное зерно, а крупинка этого зернышка. Почему нам действительно не объявить что-то вроде программы. Какая-то часть русских тогда может пойти за нами, а не за Огневыми.

— Не смеши меня, Ганс! — Мизель замахал рукой. — Сколько в Шелонске расстреляно?

— Двести евреев и примерно столько же просоветски настроенных.

— Вот и вся «программа»! И еще столько расстреляешь, и еще! Ведь победители-то мы, а победителей не судят! У побежденных останется одно право — не иметь никакого права. А сопротивление — это явление временное, пока не падет Москва. После нашего парада в Москве таких, как Огнев, русские будут приводить к нам со скрученными руками.