Лев Константинов - Искатель. 1969. Выпуск №5 Страница 14

— А хорошо, если бы она всадила в вас весь заряд, — почти мечтательно протянул Сорока, — вот, к примеру, сюда, — он ткнул пальцем в пояс Кругляку. — Кишки навыворот, а наша служба безопасности[25] избавляется от идиота. Как говорится, прощай, прощай, мне ничего не надо…

— Пан Сорока, разве вы не приказали…

— Приказал… Но что? Проверить Менжерес! Не засекли ли ее, нет ли слежки и так далее. А вы разыграли провинциальный фарс с переодеванием. Кого вы хотели провести? Менжерес, которую лично знал Шухевич?[26] Да вы в полиции на писарском стуле штаны протирали, когда она с Бурлаком Бещады жгла! Вы свои поганенькие доносы на приятелей в гестапо строчили, когда она была уже особо доверенным курьером! У нее два креста — Золотой и Серебряный — наши высокие награды!

У Сороки была привычка во время разносов не смотреть на подчиненных. И сейчас он уставился немигающе куда-то в пространство, поверх головы Кругляка.

— Вы бы сразу предупредили…

— Я не обязан был вас предупреждать! Я и сейчас все это не должен вам говорить! Учтите, Кругляк, еще одна такая ошибка, и вы потопаете прямым ходом на небеса.

Кругляк молчал, опустив голову.

Он вспомнил, как впервые познакомился с Сорокой. Получил приказ встретиться с референтом СБ, грозным «Коршуном». Кругляк никак не предполагал, что «Коршун» — студент выпускного курса института, скромный, тихий, прилежный молодой человек. Сорока носил большие очки в простой круглой оправе, на людях был суетливым, заискивающе и подобострастно улыбался старшим. Когда хотел что-нибудь сказать, инстинктивно втягивал голову в плечи, снизу вверх заглядывал в глаза собеседнику, сыпал густо кругленькими словами. Пиджачок на нем лоснился, брюки были аккуратно подштопаны. Что-то нервное, истерическое проскальзывало в быстрых движениях, в ненужной суетливости, в стремлении быть неприметным и ненадоедливым. «Мельтешит, как шкодливая бабенка», — еще подумал скорый на оценки Кругляк, по привычке награждая новое «начальство» бранным словом.

«Шефа» ему показал связной. Он же назвал пароль для встречи. Когда остались вдвоем, Сороку будто подменили. Взгляд властный, ни одного лишнего движения, в голосе — явное превосходство и пренебрежение. Даже редкие прилизанные волосы будто стали гуще, а рост выше. Кругляк тогда переходил из обычных курьеров в непосредственное подчинение референтуре СБ и был поражен, насколько все досконально знает о нем Сорока. Даже то, о чем он сам предпочел бы забыть.

— Кажется, это вас направляли в концлагеря для выявления коммунистов? И в Травниках[27] изрядно помяли пленные? А потом и немцы? За сострадание к несчастным? Не брешите, пан Кругляк, простите мне неинтеллигентное выражение. Били вас за то, что меняли тютюн на золотые зубы. Да, да, заядлые курильщики выдирали их у себя и отдавали за пачку махры. А немцы не любят, когда их грабят, — золотые коронки пленных они считали собственным имуществом… Немцы отзывались о вас хорошо, мне как-то попалась на глаза ваша служебная характеристика. Особенно хвалили за участие в уничтожении гетто в Рава-Русской. Кстати, там вам лучше не появляться — жители вас запомнили и поступят с вами не очень интеллигентно…

Сорока любил слово «интеллигентно», употреблял его часто. Себя считал представителем украинской интеллигенции «новой генерации».

Уже после нескольких таких вопросов и реплик Кругляк предпочел рассказать о себе начистоту. А жизнь его была прямолинейна, как ружейный ствол: предательства, убийства, насилие.

Сорока решил, что этот человек вполне подойдет. Особенно для выполнения некоторых заданий по чистке.[28]

После окончания учебы Сорока стал работать в отделе кадров своего же института. Нашлись друзья, которые помогли ему остаться в областном городе. В том же институте он пристроил и Кругляка — по хозяйственной части.

Кругляк никогда не подводил своего шефа. Даже тогда, когда в ходе чистки пришлось убрать кое-кого из личных и давних друзей, утративших веру в победу идей «самостийности». А сейчас вот опростоволосился. Ну кто мог знать, что эта дивчина такая цаца?

Но, оказывается, Сорока выложил еще не все.

— Отыскали Шевчук, эту зеленогайскую учительницу?

Кругляк виновато потупился:

— Как сквозь землю провалилась…

— Кто привлекался к акции?

— Северин.

— Но ведь он не может даже появиться в Зеленом Гае — чужой человек сразу вызовет подозрения. Я начинаю всерьез сомневаться в ваших умственных способностях, пан Кругляк.

«Хоть бы выругался, что ли, — с тоской думал Кругляк. — Все было бы легче. Нудит и нудит…» А на лице у него — вразрез с мыслями — написаны были и подобострастное внимание и готовность выполнить любые приказания шефа.

Сорока снял очки, неторопливо и аккуратно протер стекла платочком.

— Мы попали в очень трудное положение, — спокойно, словно читая лекцию, заговорил он. — Наши отряды разгромлены, даже запасная сеть провалена. Потеряны лучшие люди. Уничтожено то, что создавалось годами. И все это за кратчайшее время. Среди тех, кто остается в строю, паника. Даже вернейшие, проверенные в десятках испытаний, заколебались. Некоторые уже бежали. Куда? Кто-то надеется отсидеться в укромной криивке,[29] кто-то, признав борьбу безнадежной, поднял руки. Сколько нас осталось? Немного…

Референт службы СБ краевого провода умел мыслить реалистично. Он позволял себе иногда задумываться над ближайшими и дальними перспективами подполья, начистоту изложить свои взгляды и выводы подчиненным. Но всегда подчеркивал: есть только один выход — бороться до конца. Каждым словом и жестом он старался создать себе репутацию человека особого склада: не знающего колебаний и сомнений.

Несколько лет назад Рен обратил внимание на нескладного, многословного студента, истово выставлявшего напоказ свои националистические убеждений. Прозвал его «Философом». И сумел разглядеть за чудаковатой внешностью твердую, жестокую натуру, за медоточивыми рассуждениями — беспринципность. Рен сделал его референтом службы СБ и не ошибся: Сорока ревностно наводил «порядок» в националистических рядах. И скоро прежняя его кличка «Философ» забылась, у «штудента» появилось новое псевдо — «Коршун».

Сорока методично излагал свои мысли Кругляку:

— Да, время тяжелое. Но пока жив хоть один человек, живет и дело. У нас, к счастью, почти не было провалов в руководстве. Значит, есть кому собрать новые силы, выждать и снова ударить. Но если почти на самой верхней ступеньке лестницы устраивается идиот, то… — Сорока безнадежно махнул рукой, — от таких надо избавляться.