Джеймс Кервуд - Скованные льдом сердца Страница 14

Долгое время спустя он снова поднял голову. Пелетье затих. Но собака заворчала, подошла к двери, вернулась и стала беспокойно тереться о худую руку человека. Потом она отошла, села, подняла вверх морду и из ее горла вырвался долгий тоскливый вой, протяжный и страшный, каким собаки индейцев оплакивают своих умерших хозяев. Этот звук разбудил Пелетье. Он поднялся и почувствовал, что и на этот раз жар и бред покинули его голову.

— Казан, Казан, — позвал он. — Еще не настало время!

Казан подошел к окну, посмотрел на запад и стоял, опершись передними лапами на раму. Пелетье вздрогнул.

— Опять волки, — проговорил он. — Или, может быть, лисица?

Он тоже усвоил себе привычку говорить с самим собой, привычку, распространенную среди людей, живущих на Дальнем Севере, где собственный голос является часто единственным звуком, нарушающим убийственное однообразие. С этими словами он перебрался к окну и выглянул вместе с собакой.

На запад тянулась безжизненная равнина, безграничная и пустая, без малейшего холма или кустика, и небо, нависшее над ней. Пейзаж всегда напоминал Пелетье ужасную картину Доре «Ад», которую он видел когда-то. Низкое твердое небо, точно из багрового и синего гранита, вечно угрожающее обрушиться вниз ужасающей лавиной. И между этим небом и землей был тот жалкий сдавленный мир, который Мак-Вей назвал как-то сумасшедшим домом вселенной.

Единственный мутный глаз Казана и затуманенные горячечными видениями глаза Пелетье не могли видеть далеко, но наконец человек различил предмет, медленно движущийся в направлении к его хижине. Сначала он подумал, что это лисица, а потом волк, наконец, когда предмет приблизился, он показался ему заблудившимся северным оленем. Казан ворчал. Волосы на его спине угрожающе топорщились. Пелетье все внимательнее всматривался, прижимаясь лицом к холодному стеклу окна, и вдруг он издал громкое возбужденное восклицание.

Это человек пробирался к нему! Он согнулся почти вдвое и подвигался вперед зигзагами. Пелетье с трудом добрался до двери, отодвинул засов и приоткрыл ее. Охваченный слабостью, он снова упал на конец скамьи.

Казалось прошла вечность, прежде чем он услышал шаги. Медленные, спотыкающиеся. Минуту спустя в дверях показалось лицо. Это было ужасное лицо, заросшее бородой, с остановившимися безумными глазами — но это было лицо белого человека. Пелетье ожидал эскимоса, и он с внезапным приливом силы вскочил на ноги, когда вошел незнакомец.

— Есть! Дайте мне что-нибудь поесть! Ради всего святого!

Незнакомец упал на пороге сеней и смотрел на него с ненасытной звериной жадностью. По первому побуждению Пелетье дал ему виски, и тот стал пить большими глотками. Потом он поднялся на ноги, а Пелетье упал на стул у стола.

— Я болен, — сказал он. — Сержант Мак-Вей ушел в Черчилл, а мне, кажется, приходит конец. Позаботьтесь сами о себе. Вот еда… овсяная лепешка…

Виски оживили вновь пришедшего. Он смотрел на Пелетье, оскалив свои желтые обломанные зубы, сверкавшие среди всклокоченной бороды и усов. Его взгляд прояснил мозги Пелетье. По какому-то побуждению, непонятному для него самого, рука его схватилась за то место, где у него обычно висела кобура. Тут он вспомнил, что казенный револьвер у него под подушкой.

— Лихорадка, — сказал незнакомец.

Приглядевшись к нему, Пелетье решил, что это матрос.

Он снял толстую куртку и швырнул ее на стол. Потом, следуя указаниям Пелетье, он разыскал пищу и через десять минут жадно ел. Только после того, как он сел за стол напротив, Пелетье заговорил с ним:

— Кто вы такой и каким образом, черт побери, попали сюда?

— Блэк — Джим Блэк мое имя, а иду я из голодного эскимосского становища — так я его называю — в тридцати милях на север вдоль берега. Пять месяцев назад меня высадили в ста милях оттуда, с китоловного судна Джона Сиднея, чтобы охранять кашалота, а кашалота унесло льдом. Тогда мы подались на юг — мы умирали от голода — я и женщина…

— Женщина! — крикнул Пелетье.

— Эскимосская скво, — сказал Блэк, вычищая трубку. — Капитан купил ее для компании мне — заплатил четыре мешка муки и нож ее мужу на мысе Вагнера. Дайте табачку!

Пелетье встал и пошел достать табаку. Он с удивлением заметил, что крепче держится на ногах, и в голове у него прояснилось после слов Блэка. Они с Мак-Веем всегда вели упорную борьбу с бессовестной торговлей эскимосскими женщинами и девушками, какую завели белые, а теперь Блэк сам признавался в этом преступлении. Необходимость действовать, действовать немедленно победила его болезнь. Он вернулся с табаком и снова сел.

— Где же женщина? — спросил он.

— Там, в юрте, — сказал Блэк, набивая трубку. — Мы убили моржа и выстроили снежную юрту. Провизия вся вышла. Теперь она уже, верно, померла, — прибавил он с грубым смехом, взглянув на Пелетье. — А здорово опять попасть в жилище белого человека!

— А может, она не умерла? — настаивал Пелетье.

— Ну так скоро помрет, — произнес Блэк. — Она совсем ослабла, не могла идти, когда я ушел. Впрочем, эскимосы живучие твари, они нелегко умирают, особенно женщины.

— Вы, конечно, вернетесь за ней?

Тот посмотрел минуту на раскрасневшееся лицо Пелетье и засмеялся, точно тот сказал какую-то забавную шутку.

— Ну нет, миляга. Я не стану проделывать эти тридцать миль — да еще тридцать обратно — за всех эскимосских женщин мыса Вагнера.

Глаза Пелетье наполнились кровью, когда он вновь облокотился на стол.

— Слушайте, — сказал он, — вы пойдете назад и сейчас же! Поняли? Вы пойдете назад!

Вдруг он остановился. Он взглянул на куртку Блэка и внезапным движением, изумившим последнего, схватил ее и снял с нее что-то. Приглушенный крик вырвался из его груди. Он держал в пальцах один волос. Он был длиною с фут и принадлежал не эскимосской женщине. Он отливал золотом в тусклом свете, проникавшем в окно, Пелетье поднял страшный взгляд на сидящего против него человека,

— Вы лжете! — сказал он. — Она не эскимоска!

Блэк приподнялся, опираясь громадными руками на край стола, выставив вперед свое грубое лицо, так что Пелетье принужден был откинуться назад. И это было вовремя. С проклятием Блэк отшвырнул стол в сторону и кинулся на больного.

— Я убью тебя! — крикнул он. — Убью и суну туда же, куда ее. А когда придет твой товарищ, я и его…

Его рука протянулась к горлу Пелетье, но раньше, чем он успел стиснуть его, тот крикнул:

— Казан! Казан!

С злобным ворчанием старый одноглазый пес бросился на Блэка, и все трое покатились на скамью Пелетье.

На минуту нападение Казана заставило Блэка отнять одну из своих могучих рук от горла Пелетье. В то время, как он старался сбросить с себя собаку, Пелетье успел засунуть руку под подушку и вытащил тяжелый казенный револьвер. Когда Блэк занес над собакой длинный нож, выхваченный из-за пояса, Пелетье спустил курок. Блэк выронил нож, Без единого звука он рухнул на пол. Пелетье вскочил. Казан все еще не разжимал зубов, вонзившихся в ногу матроса.