Виктор Смирнов - Приключения 1964 Страница 16

— Новый год без штанов встречаешь, а?

Глухо выстрелила пробка, в пол-литровой банке с наклейкой «Свиная тушенка» запенилось, заиграло шампанское.

— Пей, Казанцев! Пора как раз…

Лешка взял банку обеими руками, поднес к губам.

— Тост, тост скажи!

Казанцев долго хмурил черные клочковатые брови, улыбался напряженно.

— Чтоб всем нам хорошо в новом году было…

Лицо Лешки сморщилось. Через силу тянул вино, пил с остановками. Вытер губы ладонью, сказал презрительно:

— Газировка!..

Пилюгин высоко поднял банку, сказал торопливо:

— За тебя, что ли, Лешка, чтоб тебе пусто было!.. Экий ты, право…

Потом пили спирт.

Внутри жгло, как будто проглотил горячую картофелину.

— Вот и встретил ты Новый год под своей елкой, — прораб улыбнулся в сторону окна. Там на иссиня-черном стекле продолжали плясать огоньки.

— Первая в этом доме…

Мы немножко пьяны: и от пережитых событий и от сознания необычности этого праздника.

Я вижу: у Лешки на лице хитрая улыбка, в глазах ласковые искры.

Наклонился к прорабу, заглянул снизу.

— Может, хоть нынче договоримся, Леонидыч?… В праздник-то?…

У прораба нарочно, по-моему, сердитое лицо. Сказал грубовато:

— Что-о, Казанцев? На передний край снова, что ли?

— Ну, Леонидыч…

Я понимаю: сейчас, пользуясь настроением, когда всё становится ближе, когда стираются эти самые административные грани, Лешка хочет решить какие-то свои дела.

Прораб усмехнулся. Мудро как-то, чуть свысока.

— Знаешь что, Казанцев… Ну тебя к богу!..

Лешка наклоняется ещё ближе, и в глазах у него такая просьба, что отказать ему, кажется, невозможно, попроси он сейчас хоть полмира.

— Ну разве плохо я у вас работал, Леонидыч?…

Протягивает прорабу ладонь с оттопыренным большим пальцем.

— Ну, вдарим по пяти, Леонидыч, а?

— Рубаха, смотри, сгорит, — бросает Юрка.

Краешек новой рубахи, что была у Лешки под комбинезоном, пожелтел, от него идет уже не пар — дым.

Лешка с Пилюгиным возятся с бельем, перевешивают его на шестке.

Я спрашиваю у прораба:

— Чего это он?

Тот говорит тихо:

— Бульдозерист он, ты же знаешь… В моторах разбирается — не упаси… И слесарь — золотые руки. Но вот заладил одно: там, на самой стройке, настоящая жизнь. Передний край там. А мы, видишь, в поселке. И всё, мол, мимо, мимо… Разве работа — слесарь-сантехник?… В дерьме копаемся…

— Здравствуйте, — говорю я. — А то что дом-то вот этот, восемьдесят квартир, спасли? Что теплотрассу?

Юрка улыбается широко, смотрит мне в глаза:

— Агитируешь?…

…Лешка надевает рубаху. Пилюгин рядом держит комбинезон.

Оделся наконец.

Пилюгин бросает в угол шестик, садится на ящик.

— Ну, по домам теперь, к бабам да детишкам… За насосом один послежу.

Мы выходим из подъезда. Под ноги бросается тугая позёмка. Вверху звезды яркие-яркие, иглятся и, кажется, поскрипывают от мороза. Далеко в центре поселка музыка. Радиола поет про два сольди.

Уходим от дома.

Я кладу руку Лешке на спину, поднимаю ему воротник. Комбинезон у Лешки стоит колом, воротник торчит, как накрахмаленный.

Смотрю в окно, где светятся огоньки в мангале, где остался Пилюгин.

«Будет в этом доме елка… — думаю… — Зайти бы к кому-нибудь под Новый год… Когда завод построим. И сказать: «Люди! А знаете, как справляли здесь первую елку? Давайте выпьем за Лешку, люди!..»

Рафаил Бахтамов

Открытие

— О ходе следствия будете докладывать мне, — сказал прокурор. Возьмите дело.

За проходной плакат. На плакате — самолет, во всю ширину разбросавший стальные руки — крылья. По небесно-голубому красным: «Больше светлых», и три решительных восклицательных знака.

— Светлых нефтепродуктов, — пояснил сопровождающий.

Валерий смотрел на массивные тела резервуаров, на махины колонн и башен, увитых разноцветной перевязью труб. Звучали названия, цифры температур и давлений, крекинг каталитический, термический, специальный.

— Я хотел бы осмотреть установку, где произошел взрыв, — сказал он.

— Пожалуйста… Только зачем же взрыв? Просто авария…

Это не первый. Как угодно: авария, неприятность, происшествие, только не взрыв.

«Объект преступления» — установка высокотемпературного крекинга — по виду не отличалась от других. Такая же махина: металл, кирпич, трубы. «Можно подняться?» — «Конечно. Но установка работает нормально».

Всё-таки он поднялся — взлетел на лифте. Походил по площадке. Но труба заслоняла всё.

Зашли в операторскую. Начальник установки — немолодой человек с седыми лохматыми бровями — назвал себя, показал всё, что требовалось, но в разговор не вмешивался. Отвечал сопровождающий.

— Да, установка управляется отсюда. Сначала следует повернуть левую задвижку, потом правую. Ошибиться трудно — цвет, как видите, разный. Когда покрашены? Верно, краска немного стерлась. Есть схема, абсолютно ясная. Разумеется, висит давно — видите, бумага пожелтела. Если открыть в обратном порядке? Взрыв возможен. Нет, не обязателен. Всё зависит от параметров: концентрации, температуры, давления.

Валерий молчит. Ничего нового. Обо всём этом сказано в заключении. Даже задвижки он видел раньше — на эскизе. И представлял: сначала оператор поворачивает левую. Выжидает, пока температура снизится на сто пятьдесят градусов. Открывает правую. Следит по приборам за повышением температуры. Закрывает обе. И всё. Просто.

Правила Таирова, конечно, знала. И выполняла, надо думать, точно. Кроме одного: вместо левой задвижки, возможно, вначале открыла правую. Температура сразу подскочила, произошел взрыв.

— Двинемся дальше? — вежливо спрашивает сопровождающий.

— А? Нет, нет… Вернемся.

Инженер, кажется, немного разочарован. Чего он, собственно, ждал? Хитроумных вопросов, подвоха? Прощаясь, они смотрят друг на друга и улыбаются: ровесники, вчерашние студенты…

Секретарь директора кивнула Валерию, как старому знакомому.

— Открыть?

— Пожалуйста.

Провела его в комнату (письменный стол с зеленоватым стеклом, чернильница, счеты, на стенах диаграммы: что-то поднимается, что-то падает).

— Располагайтесь, — сказала она. — Сейчас вызову.

Оставшись один, Валерий переставил кресло, двинул поближе стул. Сказал спокойно и твердо:

— Войдите.

У неё было худое, смуглое, тонко очерченное лицо. Но это он увидел потом. Даже глаза — очень большие, очень темные — он умудрился не заметить. Так поразила Валерия её неожиданная веселость.