Артур Конан Дойл - Долина страха Страница 16

- Теперь вот еще что, - сказал инспектор Макдоналд. - Вы с мистером Дугласом познакомились в Лондоне, в пансионе, и там обручились, так? В вашем браке не было ничего таинственного, романтического?

- Было романтическое, как же не быть. Но таинственного ничего.

- У мистера Дугласа не было соперника?

- Нет. Я была совершенно свободна.

- Вы, конечно, слышали, что с его пальца исчезло обручальное кольцо. Вам это ни о чем не говорит? Если допустить, что некий враг из прежней жизни выследил его, добрался сюда и совершил это преступление, зачем ему могло понадобиться его обручальное кольцо?

На мгновене мне определенно показалось, что на губах миссис Дуглас мелькнуло подобие улыбки.

- Не представляю себе, - ответила она. - Меня это чрезвычайно удивляет.

- Ну хорошо, не смею вас больше задерживать. Приносим извинения, что потревожили вас в такое время, - сказал инспектор. - В дальнейшем, разумеется, могут возникнуть еще вопросы; но мы, думаю, сможем задавать их вам по ходу дела.

Миссис Дуглас поднялась, и я опять перехватил брошенный на нас быстрый, испытующий взгляд. «Какое впечатление я на вас произвела?» - как бы спрашивала наша собеседница. Затем она поклонилась и вышла.

- Красивая женщина, очень красивая, - озабоченно проговорил Макдоналд, когда за ней затворились двери. - Этот Баркер дневал и ночевал у них в доме. Такой видный мужчина может оказаться привлекательным в глазах женщины. Он сам признался, что Дуглас ревновал к нему жену, а беспричинно или нет, мужу виднее. И эта история с кольцом. Тоже не отмахнешься. Человек, способный снять обручальное кольцо с руки мертвеца... Что вы на это скажете, мистер Холмс?

Мой друг сидел, подперев щеки ладонями, погруженный в глубокую задумчивость. Потом встал, подошел к стене и дернул сонетку.

- Эймс, - обратился он к вошедшему дворецкому, - где сейчас мистер Сесил Баркер?

- Пойду узнаю, сэр.

Минуту спустя он вернулся и доложил, что мистер Баркер находится в саду.

- Вы не помните, Эймс, во что мистер Баркер был обут ночью, когда вы явились на его звонок?

- Помню, сэр. Он был в домашних туфлях. Я принес ему сверху сапоги, чтобы он мог сходить в полицию.

- А где сейчас его домашние туфли?

- Остались в холле под креслом.

- Благодарю вас, Эймс. Нам, как вы понимаете, необходимо разобраться, где следы мистера Баркера, а где человека, пробравшегося в дом.

- Конечно, сэр. Могу сказать, что подошвы туфель мистера Баркера, я заметил, были измазаны кровью. Да и мои тоже.

- Вполне естественно, учитывая, что тогда было в кабинете. Хорошо, Эймс, мы позвоним, если вы нам еще понадобитесь.

Мы вернулись в кабинет. По пути Холмс захватил из холла стоявшую там пару мягких домашних туфель. Как справедливо отметил Эймс, подошвы были черны от крови.

- Странно, - пробормотал Холмс, поднеся их к окну и пристально разглядывая. - В высшей степени странно.

Быстрым кошачьим движением наклонился и поставил туфлю на кровавый отпечаток на подоконнике. След и подошва полностью совпали. Холмс, ничего не говоря, с торжествующей улыбкой оглянулся на коллег.

Инспектор пришел в страшное возбуждение. И заговорил, торопясь и волнуясь, отчего его шотландский выговор сразу стал заметнее, жесткий и резкий, как удар палкой по штакетнику:

- Да тут и сомнений быть не может! Это нога Баркера. Видите, какой широкий след? Шлепанцы ведь просторнее, сапоги гораздо уже. Помните, вы еще сказали «лапа»? Теперь понятно, откуда такая лапа. Но что сие означает, мистер Холмс?

- М-да, что это означает? - в задумчивости повторил мой друг.

Уайт-Мейсон, посмеиваясь и потирая руки от наплыва профессиональной гордости, сказал:

- Говорил я вам, что дело это необычайное? Вот видите!

Глава 6

Первые проблески

Трое сыщиков остались в Мэнор-хаусе уточнять всякие мелкие детали, а я отправился к нашему скромному пристанищу в деревенской гостинице. Я шел через живописный старинный сад среди вековых тисов, которым стрижкой были приданы разнообразные фантастические формы. Просторная лужайка с солнечными часами посредине была окружена живой изгородью - мирная, покойная картина, такая благодатная для раздраженных нервов.

Только здесь, в тишине, можно было на какое-то время забыть о полутемной комнате с распростертым на полу окровавленным мертвым телом. Но когда я обходил лужайку, стараясь впитать душой умиротворяющие веяния природы, случилось странное происшествие, вернувшее мои мысли к трагедии Мэнор-хауса и оставившее камень у меня на сердце.

Как я упомянул, в саду росли причудливые тисы, чем дальше от дома, тем гуще, постепенно превращавшиеся в плотную живую изгородь, за которой, скрытая от глаз со стороны дома, стояла каменная скамья. Идя вдоль живой изгороди, я услышал голоса, сначала низкий мужской голос, потом в ответ прозвучал легкий женский смешок. Еще несколько шагов, изгородь кончилась, и я увидел скамью, а на ней миссис Дуглас и Баркера, увидел раньше, чем они заметили мое присутствие. Ее вид меня потряс. В столовой, разговаривая с нами, она казалась сдержанной и скромной. Теперь же она сбросила маску скорби, глаза сияли радостью жизни, губы улыбались какой-то шутке собеседника. А он сидел, уперев локти в колени и соединив ладони на уровне красивого, мужественного лица, и улыбался ей в ответ. В следующую секунду - но с опозданием как раз на эту секунду - они заметили меня и, снова приняв скорбный вид, быстро обменялись какими-то репликами, Баркер встал и пошел мне навстречу.

- Прошу прощения, сэр, я говорю с доктором Ватсоном?

Я поклонился, но холодно; полагаю, моя холодность ясно показала, какое они произвели на меня впечатление.

- Мы так и подумали, что это вы, ведь ваша дружба с мистером Шерлоком Холмсом всем известна. Не соблаговолите ли подойти к миссис Дуглас, она хочет вам что-то сказать.

Я с хмурым видом последовал за ним. Перед глазами еще стояла страшная картина - окровавленный труп на полу кабинета. И вот, прошло всего каких-то несколько часов после трагедии, а жена и лучший друг весело смеются, спрятавшись за кустами в саду, который прежде принадлежал убитому. Я сдержанно поклонился вдове. В столовой я всей душой разделял ее горе. А теперь встретил ее жалобный взгляд безо всякого сострадания.