Евгений Коковин - Морская школа Страница 16

– Еще раз десять ударю и отрублю, – сказал Кос­тя во время перерыва. Он раскраснелся, капельки пота выступили на лбу. Видимо, Костя старался изо всех сил.

– А у меня не поддается, – пожаловался Гриша Осокин. – Нам с Илько крепкое железо попалось.

– Сваливай на железо! – усмехнулся Костя. – У всех одинаковое.

– Нет, не одинаковое, – закипятился Гриша. – Вот попробуй!

После перерыва по мастерской снова пошел грохот ручников.

То тут, то там слышались радостные возгласы:

– Готово! Отрубил!

Наконец и мне удалось кое-как отрубить торчащий из тисков кусок. Мастер посмотрел на обрубок и пока­чал головой. Железо казалось истерзанным – так не­умело и неровно оно отрубилось. Потом мастер осмот­рел зубило и сказал:

– Таким зубилом много не нарубишь. Пойдем к са­моточке, заправим.

Самоточка – тонкий каменный диск – была уста­новлена у станков. Мастер передвинул рычаг, и диск стал быстро-быстро вращаться. Мастер прикоснулся острием зубила к диску. Послышался резкий звук, и узкий снопик белых искр брызнул из-под зубила.

Мы снова вернулись к тискам. Мастер зажал в тис­ках кусок железа, легко разрубил его и показал мне кромку. Кромка была блестящая и совершенно гладкая, словно отрезанная. Я посмотрел на мастера смущенно, он на меня – ободряюще:

– Ничего, научишься. Мастерство не вдруг при­ходит!

Жизнь в те времена была еще трудная. Но люди знали, что все страшное осталось позади, они видели обновление жизни и верили в будущее.

Еще весной все женщины с нашей улицы начали работать на общих огородах за Соломбалой – копали грядки, сажали картошку, потом окучивали и пололи. Мы, ребята, тоже работали на огородах.

Теперь, осенью, картофель первого урожая выкопали. Но нам уже ходить на огороды не приходилось: поч­ти весь день мы проводили в школе и в учебных мас­терских.

Мать работала не только на огородах, кроме того, она шила по заказу завода для рабочих куртки из гру­бой материи, которая называлась чертовой кожей.

Маме шел сорок второй год. Высокая, худощавая, она всегда казалась утомленной. И все-таки я никогда не видел ее дома сидящей без дела. Последнее время она нередко ходила с другими женщинами на какие-то делегатские собрания, но в субботние вечера неизменно зажигала у иконы лампадку.

– Тетя Таня, – спросил однажды у моей матери Костя Чижов, – зачем у вас эта коптилка горит? Ведь бога нету…

– Кто знает, есть или нету. Пусть горит, не мешает. Ты не смотри!

Она, конечно, знала, что никакого бога нет, но у нее еще остались привычки старой жизни. И с этими при­вычками ей, видимо, было нелегко расстаться.

Зная, что я поступаю в морскую школу, мать пере­живала и чувство гордости, и чувство тревоги. Ее муж и ее отец, ее братья и ее племянники были моряками. Кем же еще мог быть ее сын, если не моряком?

Но жизнь матери проходила в постоянной мучитель­ной тревоге. В детстве и юности она ждала из плавания своего отца. Потом она вышла замуж за моряка, и по прежнему, когда мой отец уходил в рейс, ее сердце не имело покоя.

Несколько лег назад отец погиб. Сгладилась ли в ее душе эта тяжелая утрата? А вот пройдет год-другой, и в море, в длительные рейсы, – а для матери моряка они кажутся особенно длительными, – уйдет сын. И снова в томительном терпении она будет ожидать сына, как прежде ожидала отца и мужа.

Дедушка успокаивал маму:

– Теперь плавать не то, что в прежнее время. Из порта вышли – и в пароходстве уже знают об этом, едва двадцать миль прошли – и опять сообщают, курс такой-то, все живы-здоровы, кланяйтесь деточкам, ка­питан обедает, ест рисовую кашу с молочком, потом бу­дет кофий пить… А бывало уйдешь в рейс, так о тебе дома ничего и не знают, пока не вернешься. Теперь в море погибнуть – надо еще мозгами пораскинуть…

Дед Максимыч, конечно, шутит, преувеличивает. Но ведь надо же мою мать как-нибудь успокоить. А то, что его внук Димка станет тоже моряком, как он сам и как его сыновья, – это ему по душе.

Раньше тихими летними вечерами мать обычно сидела у окна, починяя мою или отцовскую одежду. Она ожидала из рейса отца. И когда он появлялся, она бро­сала шитье, улыбалась какой-то совсем новой, светлой и тихой улыбкой и подходила к нему. Отец, почему-то всегда смущенный, обнимал ее и коротко спрашивал «Ну как?» Потом мать принималась хлопотать об ужине.

В первый день, возвращаясь из школы, я еще с ули­цы увидел у окна маму. Она сидела и что-то шила Она тоже увидела меня и встала. И улыбнулась той светлой улыбкой, которая запомнилась мне со времен отца.

Не означала ли эта улыбка, что в моей мальчишес­кой жизни наступила новая пора?..

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

СВОИМИ РУКАМИ

В учебной мастерской на стене висел огромный фа­нерный щит. На щите были укреплены изделия тех ре­бят, которые учились уже второй год. Поблескивали отполированными гранями слесарные ручники, различ­ных размеров клуппы с плашками для нарезания резьбы, ручные тисочки, угольники, плоскогубцы и кругло­губцы. Нам никак не верилось, что такие замечатель­ные вещи изготовлены нашими соломбальскими маль­чишками, которые еще год назад лазили по заборам, играли в «чижика» и не смогли бы сказать, для чего служит кронциркуль.

Но вот прошел месяц, и Василий Кондратьевич уже многому научил нас в слесарном деле. Мы прорубали крейцмейселем канавки в железе и чугуие, выравнива­ли напильниками поверхности, действовали ножовками, дрелями и шаберами.

Все ребята спешили поскорее закончить одну рабо­ту, чтобы получить очередную, более сложную.

Костя был в числе первых – он уже опилил поков­ку болта, нарезал его и теперь делал для этого же бол­та гайку.

Мы с Илько застряли на просверливании отверстий. Просверлить ручной дрелью десять отверстий в толстой чугунной плитке – это была для нас нелегкая и очень длительная работа.

Гриша Осокин отстал даже от нас.

И вдруг произошло невероятное. Накануне Гриша начал также сверлить отверстия в чугунной плитке. Часа полтора перед окончанием работы он яростно крутил рукоятку дрели, но дело у него двигалось пло­хо. Он не просверлил и одного отверстия. На другой день Гриша снова принялся усердно трудиться.

Вдруг он спросил у меня:

– Много еще осталось?

– Скоро восьмую досверлю.

– А я уже закончил все десять.

– Не ври! – не поверил я.

Гриша подошел ко мне и показал свою плитку. В ней действительно были просверлены насквозь десять отверстий.

Я усомнился:

– Это не твоя плитка.

– Ну да, не моя! Видишь, номер мой.

На изделии каждого ученика выбивался личный но­мер. На плитке, которую показал мне Гриша, стоял его номер – «19».