Лазарь Лагин - Остров Разочарования Страница 18

«Батюшки, - весело удивился Егорычев, - никак человек утреннюю гимнастику делает!»

В каких-нибудь двух шагах от них приседал и вытягивался, глубоко дыша, коренастый мужчина. Затылок коричневый, в розовых морщинах, волосы ежиком, густо поперченные сединой. Сзади его мясистая шея до смешного напоминала хорошо пропеченный кулич, скупо припудренный сверху сахарной пудрой. Кто этот человек? А вдруг и в самом деле какой-нибудь мирный аргентинец Или бразилец?

Они залегли, припав к росистой траве.

Утреннюю тишину прорезал чей-то высокий голос оттуда, с лужайки:

- Курт!

Кулич вскочил, как ванька-встанька, вытянулся во фрунт. Плотный пожилой детина в нижней сорочке и черных эсэсовских брюках. Короткие сапоги туго набиты мясом.

- Я здесь, господин майор!

- Воды! Умываться! Живо!..

- Слушаюсь, господин майор!

Курт рысью кинулся куда-то в чащу по слабо протоптанной тропинке.

Из-за деревьев показался сам господин майор. Чисто выбритый, в черных эсэсовских бриджах, белоснежной сорочке и щегольских сапогах. Волосы расчесаны на прямой пробор от лба до затылка. Линия пробора широкая, синеватая, как сабельный шрам.

Немного погодя из-за деревьев возник Курт с ведром воды, полотенцем через плечо и голубенькой пластмассовой мыльницей.

Майор умылся и величаво удалился, а Курт, потирая руки, вернулся на прежнее место, на обрывистый край расселины, и стал истово продолжать утреннюю зарядку.

- Хватайте его за ноги! - прошелестел Егорычев на ухо Смиту. - Хватайте и рваните вниз. А я ему заткну глотку.

Смит побледнел, но послушно рванул эсэсовца за ноги, да так, что оба они чуть не покатились вниз по расселине.

- Держите его покрепче! - шепнул Егорычев и стал засовывать в рот ошалевшему эсэсовцу свой все еще не высохший носовой платок.

Любо было смотреть на физиономию их пленника. Сначала она изображала только тупое удивление. Потом удивление сменилось смятением, а смятение - ужасом. Словом, он смотрел на Егорычева именно так, как должен смотреть эсэсовец, уже сталкивавшийся когда-нибудь с советским моряком.

- Хальт! - прошептал ему Егорычев. - Швайген!.. Понимаешь? ..

Нелегко было разжать ему зубы. Пришлось прищемить его большие, мясистые, обильно украшенные седыми волосками ноздри. Он терпел до последней возможности, наконец раскрыл свою пасть, но, прежде чем Егорычев успел заткнуть ее, крикнул:

- Черные комиссары!..

«Был, был, голубчик, на советском фронте! Помнишь советских моряков!»-злорадно подумал Егорычев.

Больше Курт не кричал. Потому что раньше, чем Егорычеву удалось запихнуть ему в рот платок, Смит тяжелой своей кочегарской дланью так стукнул его по затылку, что их «язык» на добрые полчаса лишился языка.

Тут, конечно, надо было бы его связать, но нечем было, да и некогда. На крик Курта с противоположной стороны лужайки, с тропинки, которая вела вглубь острова, появился другой военный. Он обливался потом в черном эсэсовском мундире с ефрейторскими погонами. На плече у него висел автомат.

Ефрейтор шел прямо на разведчиков. Они притаились за большим камнем. Не дойдя каких-нибудь пяти шагов, ефрейтор остановился, снял фуражку и стал вытирать рукавом вспотевший лоб. Ефрейтор был высок и по крайней мере на десять килограммов тяжелее Егорычева. Волосы у него были очень светлые, почти белые, и розовая кожа просвечивала сквозь них, как у молочного поросенка.

- Я здесь, господин фельдфебель! - крикнул он, озираясь по сторонам. - Вы меня звали? (Как потом выяснилось, его фамилия была Шварц, что в переводе на русский означает «черный».) Где вы, господин фельдфебель? Я жду ваших приказаний!

Великая вещь внезапность! Этот верзила был так безмятежно спокоен, так уверен, что никаких посторонних здесь быть не может, что даже не счел нужным взять в руки автомат. Прямо не часовой, а радость разведчика! Егорычев не мог оторвать глаз от его автомата.

Шварц еще маленько потоптался на месте, недоуменно хлопая реденькими белыми ресничками, потом глубоко вздохнул, сетуя, очевидно, на трудности службы, пожал плечами и отправился восвояси. Но его никак нельзя было упускать: господин ефрейтор буквально просился в плен. Грех было не использовать возможности вывести из строя еще одну гитлеровскую душу. И потом, кто знает, скоро ли представится еще такой удобный случай раздобыть оружие.

- Прилягте на него, - кивнул Егорычев Смиту на фельдфебеля, валявшегося без сознания с кляпом во рту. - Отдохните. И не дай вам бог упустить его.

Кочегар послушно взгромоздился на бездыханного фельдфебеля, а Егорычев пополз наперерез ефрейтору, беззаботно шагавшему вразвалочку, насвистывая какую-то чепуху.

То ли потому, что ему когда-то приходилось бывать в подобных переделках, то ли потому, что восклицание фельдфебеля все же несколько вывело его из созерцательного состояния, но пришлось с ним не в пример труднее, чем с фельдфебелем.

Когда Егорычев накинулся на него сзади и вцепился руками в его потную розовую шею, поросшую беленькими волосиками, он ахнул, быстро и так сильно рванул в сторону, что Егорычеву пришлось разжать пальцы и применить немалые усилия, чтобы устоять на ногах. Он обернул к Егорычеву удивленное ярко - розовое лицо с очень тоненькими, почти незаметными губами, побледнел и стал бестолково шарить дрожащей рукой в поисках приклада автомата. Егорычева спасли, а Шварца погубили именно эти две-три секунды замешательства. На стороне ефрейтора был автомат, которым он так и не успел воспользоваться, бесспорно большая физическая сила, более длинные руки с более увесистыми кулаками. На стороне Егорычева была внезапность. Кроме того, он знал, что поставлена на карту жизнь всей группы, что в случае неудачи он лишится если и не жизни, то уж во всяком случае возможности сорвать выполнение врагом какой-то очень важной военной задачи. Но главное было, конечно, то, что Егорычев прекрасно разбирался в обстановке, а Шварцу еще нужно было привыкнуть к мысли, что вдруг и неведомо откуда здесь появился советский моряк.

Пока он осмысливал создавшееся положение, Егорычев вышиб из его рук автомат, и они стали кататься, вцепившись друг в друга, по траве на самом краю обрыва.

Автомат валялся совсем рядом, но оба они сознавали, что до него не дотянуться, что возьмет его в руки только тот из них, кто останется жив. Это была драка безоружных людей насмерть. Они душили друг друга, кусались, колотили друг друга кулаками, ногами, локтями, головами, царапались и катались, катались по самой кромке пропасти. И при этом ни слова, ни проклятия даже. Только тяжелое сопенье трудно дышащих людей и грозное, негромкое рычание. Ясно, почему не подавал голоса Егорычев. Но почему не крикнул «на помощь» ефрейтор Шварц? Возможно, он боялся отвлечься от борьбы даже на ничтожнейшую долю секунды. А может быть, он от ужаса лишился речи. Это тоже вполне вероятно. Ведь он только спасал свою шкуру.