Николай Панов - Голубое и черное Страница 18

Кувардин с негодованием встал, взял негра за плечи, усадил рядом с собой. Но Джексон все не прикасался к еде. Только когда мистер Нортон уронил какую-то короткую фразу, матрос, униженно вскочив с банки, ответил: «Ай-ай, сэр!» — начал жадно есть вместе с остальными.

И вот сегодня дичится еще больше под любопытными взглядами обедающих краснофлотцев.

— Да не глядите вы на него, словно он чудище какое! — сказал сердито Кувардин, уже доедавший второе. — Подрываете интернациональную дружбу!

Часто потом, вспоминая этот обед, думал боцман Агеев, как страшно и тяжело было в те минуты их заокеанскому гостю:

Негр сидел, устремив вниз свой незакрытый повязкой глаз, уронив бессильно большую, мускулистую руку. Видел ли он себя вновь и вновь наедине с капитаном Элиотом, в ночной тишине, в маленькой комнатке русского полярного городка? Наедине с пьяным, яростным, впавшим в отчаяние стариком, с которым плечо к плечу провел столько дней и ночей на мостике «Бьюти» под пронзительными ветрами, в неустанной качке Атлантического океана…

«Я погубил сам себя, — верно, думал Джексон. — Мне не нужно было делать этого, я погубил сам себя. Но я не знал, что все может так обернуться. Я сделал это и не знаю, как поступить дальше. А может быть, все кончится хорошо. Пока нужно молчать и не показывать страху. Меня не могут обвинить ни в чем. Мне не нужно было вмешиваться ни во что, но дело сделано, нужно молчать и ждать и не показывать страху…»

Но ему трудно было не показывать страху. Даже за обедом в краснофлотской столовой, когда вокруг сидели такие доброжелательные, так хорошо, непривычно хорошо встретившие его люди…

Люся нет-нет, а тоже поглядывала на Джексона. Никогда раньше не видела чернокожих — только разве в кино и на картинках… Вот он, такой, какими и представляла себе негров: барашек густых, жестких волос, белки как облупленные яйца. Но никак не ожидала, что из-под черных век может выглядывать такой синийсиний, как вечернее небо, глаз.

И какой он нервный, этот Джексон, вскидчивый, озабоченный чем-то. Знает ли он о смерти капитана?

Вот задумался снова, ложка застыла над миской. Потом опомнился, но ест вяло, без аппетита…

Они возвратились в кубрик. Кувардин снял шинель, вынул из кобуры пистолет «ТТ» образца 1930 года, положил на чистую тряпочку, рядом с пузырьком золотистого ружейного масла. Держа за рукоятку, нажал большим пальцем правой руки на пуговку защелки, левой рукой подхватил набитый патронами магазин. Объяснял устройство пистолета внимательно слушавшей Люсе.

Ваня Бородин стоял у стола, расстраивался, пробовал вступить в разговор, не знал, как вырвать Люсю из неожиданных чар маленького сержанта.

Вот, товарищ Тренева, это — возвратная пружина, а это — затвор со стволом, — говорил Матвей Григорьевич, разложив на тряпочке на славу смазанные части.

Да? — говорила Люся, опершись обоими локтями на стол. — Как интересно! Как все вы хорошо знаете, товарищ сержант! А где здесь шептало?

Ей, конечно, было совсем не так уж интересно изучать устройство пистолета, тем более что проходило драгоценное время: минуты возможности побыть с Ваней наедине. Но хотела наказать Ваню за глупую ревность. Неужели не понимает, не хочет понять, что только из-за него находится она здесь сейчас, страдала на катере в штормящем заливе.

— Товарищ Тренева! — не выдержал наконец Бородин, отчаянно указал глазами на дверь.

Штормовой ветер стих уже давно, тонкая пелена снега оседала, таяла под лучами теплого осенного солнца. Очень четко вырисовывались, покрытые зарослями, округлые вершины.

Люся и Бородин молча шли к тропке, ведущей в сторону причала.

— Эй, друг! — окликнул Бородина Агеев. Разведчик сидел на скамеечке, рядом с домом.

На дощатом самодельном столе — здесь обычно зенитчики батареи забивали в свободное время «козла» — перед боцманом высилась какая-то странная ослизлая груда.

Среди мерзлых водорослей проступали узлы и нити рваной, перепутанной бечевы.

Ловкими смуглыми пальцами Агеев отбрасывал водоросли, распутывал бечеву. Повернул к Бородину исполненное какого-то странного умиротворения лицо.

Кто у вас тут по шкиперской части? — спросил разведчик.

По какой части? — не то не понял, не то недослышал радист.

По корабельной части, по рангоуту и такелажу, — пояснил веско Агеев. Приподняв над столиком, старательно высвобождал запутавшуюся в бечеве высохшую красновато-бурую морскую звезду.

Все мы здесь по корабельной части, — сказал Ваня задорно. — Форму морскую видишь? — Напряг, развернул плечи, из-под расстегнутой черной шинели проступали полосы окаймлявшей шею тельняшки.

Стало быть, неважные вы корабельщики, — сказал Агеев. — И не стоит тебе морской формой слишком кичиться.

А почему не стоит? — надменно спросил Бородин.

— Сеть видишь? В каком она у вас состоянии? Агеев развел руки сильным, плавным движением.

Между пальцами ровными просветами серебрились ячейки очищенной от грязи и водорослей сети.

Сплеснить ее и залатать где надо — сколько трещечки наловить можно! Я на берег давеча взглянул — вижу, валяется у самой воды в непотребном состоянии.

Был здесь рыбачий поселок. Верно, бросили за негодностью, — сказал Бородин. Расстраивался опять: лишь было выманил Люську из дома, и снова задержка! Подошла к столику, рассматривает морскую звезду, не обращает внимания на сигналы идти дальше.

Они бросили, а ваше дело подобрать! — наставительно сказал Агеев. — Эту звездочку, сестрица, если желаете, на память возьмите. Промою, просушу — и берите.

Спасибо, — сверкнула Люся своей доброй, белозубой улыбкой.

А вы, товарищ старшина, видно, любитель рыбку поесть?

Радист постарался вложить в эти слова побольше ядовитой насмешки и перехватил Люсин взгляд, полный отнюдь не одобрения, — удивленного упрека.

— Любитель! — безмятежно согласился разведчик. —

Мы, поморы, на трещечке выросли, трещечка нам силу дала. Была она у нас в прежние дни вместо хлеба. Слышал ты, может, поговорку: «Море — рыбачье поле»? Потому и называется треской, что трещит, когда высушим. А настоящее ее название — вахня. Объедение, если ее умеючи приготовить! У нас, детворы, слюнки текли, когда, бывало, папаша привезет улов. Выберет вахню покрупнее, а мама ее сварит на поморский лад: с лучком да с постным маслом.

Не до рыбки нам теперь! — грубо сказал Бородин. Его раздражало спокойное превосходство в тоне этого человека. — Нам немцев расколотить нужно, а потом уж гастрономией заниматься.

А одно другому иногда не мешает, — сказал Агеев. Лицо, только что освещенное мечтательной улыбкой, потемнело, напряглось жесткими углами: — Одно другому не мешает, браток, будь уверен!